Девочки мои
Шрифт:
Схватив мешок для мусора, Сима одним движением сгребла со стола весь ворох обрезков. Могла, могла… От пульсации в голове заболело в левом виске, Сима сморщилась, с силой прижала к нему ладонь. Что там у нее то и дело бьется изнутри? Опухоль растет? Не дай бог… Она только на ноги поставила свой театр…
Равнодушно откликнулось: «Вот именно. Уже поставила. Теперь он не пропадет и без тебя».
Сима смятенно забормотала:
– Как это – без меня? Это же мой театр! Я его выносила, родила.
И сама услышала ответ в этих словах. Никто из детей не умирает
«Но это все не про нас. – Сима резко вернула мысли в привычное русло. – Я не собираюсь бросать свой театр на произвол судьбы! Подумаешь – в виске кольнуло… Я просто не умею болеть. Другие вон только и стонут, и охают».
И, легко забыв о неприятном, она бросилась в зал, где все уже собрались на репетицию. Там, как обычно в ее отсутствие, творилось черт-те что: ребята прыгали на сцену и с нее, гонялись друг за другом и неистово орали, потому что не умели тихо разговаривать между собой. Сегодня их было не больше пяти человек, а шуму столько, будто буянит половина Березняков.
Скрытая полумраком, Сима наблюдала за ними, не шевелясь. Перед ее глазами творилась сюрреалистическая картина: разинутые рты, перекошенные лица, нелепые позы. Она учила их подражать животным, быть естественными и ловкими, но сейчас она видела перед собой скорее бесов. Они одолели ее детей, изгнали из них то настоящее, что обнаружила Сима в каждом из них…
Но она знала, что стоит ей подать голос, и чары спадут.
– Успокоились! – негромко призвала Сима и приготовилась насладиться эффектом.
Всегда поражало, как этим безумным детям удавалось расслышать ее голос и мгновенно, словно вывернувшись с изнанки, стать теми, кто был ей нужен, – вдумчивыми, совсем взрослыми людьми, талантливыми и пластичными душой и телом.
Не дожидаясь следующей команды, они быстро заняли свои места и уставились на нее в радостном нетерпении. Наташи Лукьянцевой среди них не было. Куснув губу, Сима решилась на признание:
– Сегодня у нас должна была появиться Геля. Мне показалось, что я нашла девочку… Очевидно, я была недостаточно убедительна. Наверное, следовало больше рассказать ей о Геле.
– Нужно было показать.
У Симы даже шею прострелило – так резко она обернулась:
– Что ты здесь делаешь?
Махнув тонкой загорелой рукой в ответ на приветственные возгласы («Вот бестолочи! Радуются ей!» – скрипнула зубами Сима), Ангелина прошла к сцене и поднялась на нее так уверенно, будто имела на это право. И с вызовом улыбнулась режиссеру:
– Нужно было сыграть ей одну сцену. Ту самую…
Не только Сима, но и все остальные сразу поняли, что речь идет о том эпизоде, когда изнасилованная отцом Геля пытается сказать об этом матери, но не может решиться: стоит ли? Родители всегда были так нежны друг с другом… И если бы Геля не примерила прозрачный пеньюар матери – просто из девчоночьего любопытства, перед зеркалом повертеться! – и не побежала бы прямо в нем открыть дверь, ничего бы и не было. Отец так и сказал: «Сама напросилась». И Геля мечется между стыдом за себя и отвращением к отцу, и жалостью к матери, и невозможностью так жить дальше. Как можно просто принять случившееся и сделать вид, будто она – прежняя?! Тяжелая и пронзительная сцена.
– Я встретила Наташу на улице. Я не могла…
Сима не договорила. Могла. Конечно, могла. Нужно было затащить девочку в какую-нибудь подворотню, за старый сарай, каких множество в Березняках, и показать ей Гелины смятение и боль. Может быть, она прочувствовала бы их, как свои… Кто знает, какая там у нее семья?
– Если вам нужна именно эта девочка, ее легко найти через городской телефонный справочник в любом компьютере.
«При ребятах все-таки «вы», – отметила Сима с облегчением. – И то хорошо…»
– Может быть, мне только померещилась в ней Геля, – сказала она в благодарность.
Лицо Ангелины расцвело удовольствием, затуманившим ее разум. Решив, что шаг навстречу сделан с обеих сторон, она умоляюще проговорила, обращаясь к Симе, но заглядывая в глаза каждому:
– А если все-таки мне сыграть Гелю? Это же была моя роль, вы же знаете!
– Нам пора начинать репетицию, – сухо ответила Сима. – Прошу посторонних покинуть зал.
Просительная улыбка еще несколько мгновений дрожала на нежных губах, потом сползла, потянув уголки вниз. Со сцены Ангелина спустилась так неуклюже, будто у нее сковало все мышцы. Мимо режиссера она прошла, не подняв головы, не обожгла напоследок взглядом, и как раз это заставило Симу сжаться от жалости: «Вот же она – изнасилованная Геля! Живая. Что еще надо?! Кто сможет так разом утратить природную грацию и превратиться в сплошную неловкость? Разве я знала, что она может так некрасиво двигаться? Что я вообще о ней знаю?»
– Ангелина, подожди! – вырвалось у нее.
Человек искусства опять взял в ней верх над обиженным человеком. Их спектаклю нужна была именно эта девушка, и заменить ее было некем. Как же можно пестовать собственную обиду в ущерб театру?!
Ангелина замерла на пороге, еще не решаясь повернуть голову. Сима окинула быстрым взглядом лица своих детей: они смотрели на нее, едва не открыв рты: «Неужели?!» Оказывается, они хотели и ждали этого. Почему же никто из них до сих пор ни слова не сказал в защиту бывшей подруги, которой они так восхищались?
– Что вы молчите, черт возьми?! – зло выкрикнула Сима. Она редко позволяла себе такой тон с актерами, потому что всегда считала свинством унижать человека, который зависит от тебя. – Почему вы не попросите меня остановить ее? Вы что – ослепли? Не видите, что лучшей Гели нам не найти? А ты что стоишь? – заорала она уже на Ангелину. – Быстро на сцену! Мы же теряем время.
Не сказав ни слова, не заставив Симу ни секунды пожалеть о сделанном, Ангелина легко пробежала на тоненьких каблуках через зал и вспрыгнула на сцену. Ей уже снова было пятнадцать. Она оставила лишние годы еще там, у двери, без сожаления навесила их на медную ручку. И никакого Вахтанга больше не было в ее мыслях. Никакого «Мерседеса».