Девочки.Дневник матери
Шрифт:
— А ты… а ты… разве… никогда… не получал… двоек? — рыдая, спрашивает Саша.
— Никогда! — гремит Шура (немного спустя, он объясняет мне, что двоек действительно не было: все дело в том, что в его школьные годы не ставили двоек, а ставили «неуд»).
Потом Шура уходит, а Саша, плача и рыдая, говорит мне:
— Пожалуйста, поцелуй меня… потихоньку от папы…
Мы с Шурой смотрели фильм «Господин Фабр». Шуре очень понравилось, как великий ученый кричал: «Дочери Фабра не выходят замуж! Мои дети нужны мне самому!»
13 ноября 52.
Саша снова хворает. Ангина.
14 ноября 52.
Обычно дети, когда у них высокая температура — спят весь день напролет. Саша — не спит. Она рада, что дорвалась до меня, и поэтому размышляет, рассуждает до потери сознания («моего», — добавляет Шура).
Доктора она изумила тем, что подробно расспрашивала:
— А яйцо всмятку мне можно? А сосиски? Рыбу? Жареное мясо?
Доктор привык — если ребенок болен, он есть не хочет.
— Это хорошо, что она у вас не теряет аппетита, несмотря ни на что. Я, знаете ли, в первый раз вижу, чтоб с температурой в 39 хотели жареного мяса.
15 ноября 52.
Саша:
— Мама, обычно в книгах есть незначительные люди и главные. А у Диккенса все главные, все важные.
— Ну, как же — Давид Копперфильд — главнее других.
— Да, конечно, но все-таки такого, как у тебя Трофимов [44] , у него нет. Всех его людей прямо до косточки видишь. Даже лавочник, у которого живет Пеготти с Баркисом — и то я про него все могу рассказать. А про Трофимова что расскажешь?
44
Из книги Ф. Вигдоровой «Мой класс».
Очень верно: про Трофимова рассказать нечего. Она, видно, хотела сказать, что у Диккенса нет бледных персонажей.
Саша:
— Мне очень нравится этот доктор. Он сказал: «Не ограничивайте ее в пище».
Саша:
— Мама, я совсем не думаю о том, что сегодня. А думаю либо про каменный век, либо про коммунизм. Вот какое дело.
Саша:
— Мама, я теперь всегда слушаюсь, когда ты не велишь читать какую-нибудь книгу. Потому что, когда мне было 6 лет, я стала читать «Давида Копперфильда» и мне не понравилось. А сейчас как понравилось! Я, конечно, не стану читать эту книгу во второй раз, потому что она очень грустная. Но она очень хорошая. И так мне жалко матушку Давида. Хотя она зря вышла замуж за Мордстона, правда?
И вот, когда ты мне сейчас говоришь: «Тебе рано читать эту книгу», я вспоминаю, как я в 6 лет стала читать «Давида». И теперь я всегда тебя слушаюсь.
— Очень, очень жалко, что матушка Давида вышла замуж за Мордстона. Но с другой стороны, если б она за него не вышла, Давид не встретился бы с Агнессой и не женился бы на ней.
— А кто тебе больше нравится: Агнесса или Дора?
— Агнесса, конечно, умнее, но Дору больше жалко.
17 ноября 52.
Саша:
— Странный, непонятный человек — Борис Годунов. То бросается между царем и Федором, а то убивает мальчика. Нет, не верю я, чтоб он мог убить мальчика. Не убивал он!
Саша:
— Сначала у мамы в глазах смешинки. Потом она надувает щеки. А потом — смеется. Я даже придумала:
Щеки сокращаются — Мама огорчается. Щеки надуваются — Мама улыбается.Папа, папа, посмотри: вот сейчас она засмеется! Видишь, я же сказала!
Саша:
— Мама! Нет — папа! Нет — оба! Послушайте!
23 ноября 52.
Мама, посмотри, как нехорошо пишет Зощенко: «Например, я знал одну маленькую девочку Лялю, которая считала только до пяти. И то, как она считала? Она говорила: “1, 2, 4, 5”. И “3” пропускала. Разве это счет? Это же прямо смехотворно. Нет, навряд ли такая девочка будет в дальнейшем научным работником. Скорее всего, она будет домашней работницей или младшим дворником с метлой». Нехорошо, да?
— Нехорошо, да. А почему?
— Ну, представь, что я читаю этот рассказ Ольге Леонидовне — она ведь обидится, правда? Нельзя обижать людей. А вообще я Зощенко люблю.
Сашу выписали на работу, но не велели до 1-го декабря заниматься физкультурой: надо поберечь сердце.
Саша:
— Мама, я боюсь потерять расположение учительницы по физкультуре. Она меня любит, а если я не буду заниматься физкультурой — возьмет да и перестанет любить.
— А ты почем знаешь, что она тебя любит?
— Ну, что ты, мама, разве человек не чувствует, когда его любят? (или: человек всегда чувствует, когда его любят, — не помню).
Подумав, добавляет:
— Она зовет меня по имени.
Саша не знает, что бы уж такое ей придумать:
— Мама, у меня брови болят!
На праздниках у Гали были гости. Маленьких не допускали. Разрешили — на птичьих правах — прийти только Саше. У Саши не хватило духу отказаться, и она была наказана за свое малодушие: ей, как я понимаю, пришлось испить чашу глубокого унижения.
— Понимаешь, мама, они все жаловались на то, какие у них отвратительные младшие братья и сестры. Таня сказала: «Хуже моей Динки нет никого». А Шурик Червинский не согласился: «Ну уж, нет: с моей Наташкой никто не может сравниться». Тогда Таня спросила: «А кто хуже — твоя Наташа или Саша?» И Шурик сказал: «Что ты сравниваешь этого ангела с моей сестрой?» Мне стало так обидно, так обидно, прямо ужас.
— Что же ты обиделась — тебя ведь назвали ангелом?
— Мама, ну как ты не понимаешь, это ведь с насмешкой. Тут я взяла, обиделась и ушла в другую комнату — к папе Абе.