Девочки.Дневник матери
Шрифт:
Была я на родительском собрании у Гали. Англичанка сказала:
— Галя Кулаковская? Хорошая девочка, с большим чувством ответственности… и с чудовищным почерком…
Преподавательница литературы:
— Галя очень хорошая девочка — вы же сами знаете. Но почерк, почерк, доложу я вам…
25 ноября 52.
Саша, философски:
— Богатство — это одно. А счастье — это совсем, совсем другое!
Саша, подхалимски:
— Мама, когда ты веселая, ты такая красивая!!!
29 ноября 52.
Саша сидит у меня на коленях. На глазах у нее слезы.
— Саша, ты что?
— Я тебя люблю.
— Зачем же плакать?
— От любви.
— Ну, — говорю я, — я вижу, ты совсем глупая.
Саша молчит некоторое время, а потом спрашивает:
— Ты думаешь, что любить надо весело?
Ноябрь 1952.
Саша:
— Папа, я попросила у одной девочки карандаши, она мне не дала. Потом она у меня попросила, я ей дала. Потом я снова у нее попросила, и она опять мне не дала. Какая же польза от того, что я ей дала?
Шура:
— Польза та, что ты знаешь, что поступила хорошо, и можешь себя уважать.
Длинная пауза.
Саша:
— Вот Таня Урбанович говорит: мне всю жизнь (Тане 11 лет) внушают — плати добром за зло. Я и плачу! Но толку от этого не вижу ни-ка-ко-го!
Помолчав, Саша добавляет:
— Я тоже не вижу.
Саша, рисуя:
— Можно не иметь таланта, но можно стараться.
Саша:
— Почему очки делают женщину некрасивой? А мужчины от очков становятся такие внушительные. Разве можно себе представить Валерию Мессалу в очках?
— Это кто же — Валерия?
— Ну, как же: та, что любила Спартака. А Спартака в очках? Нет, нет, тоже нельзя! Смешно-то как, мама, подумай: Спартак — и вдруг в очках!
Саша:
— Мама, «шедевр» — это хорошо или плохо?
10 декабря 52.
Одному молодому человеку я помогла добыть рукопись на редактуру. Получив гонорар, он примчался к нам сияющий и положил на стол две коробки конфет: — Это вашим девочкам.
— У нас сегодня никто не именинник, — сказала я сердито.
Заикаясь, он что-то бормотал, объясняя, а я в свою очередь постаралась объяснить ему, что у меня нет обыкновения получать комиссионные. Он даже побледнел от негодования и стал почти кричать в ответ, как вдруг Саша подошла к столу, взяла коробки и, обращаясь к нему, сказала: «Большое вам спасибо!»
Я онемела, а молодой человек, вскричав: «И тебе спасибо, Сашенька!» — убежал с такой быстротой, что я даже не успела схватить его за полу.
Потом мы вместе с Шурой накинулись на Сашу и долго топтали ее ногами, а она только отвечала:
— Но ведь он ничего плохого не сделал… Он же так огорчался… Он ведь обиделся бы, если не взять.
Саша:
— Не могу уснуть, если ты не поцелуешь меня на ночь.
— А ты бабушку попроси — она поцелует.
Саша:
— Это не то!
На неделю приезжали Калабалины [45] . Когда Саша пришла из школы, я спросила:
— Как ты думаешь, кто это?
Она с минуту переводила глаза с Гали на Семена, а потом, засияв, воскликнула:
— Это Калабалины! Тетя Галя! Дядя Семен! Здравствуйте!!! Дядя Сеня, скажите папе, чтоб он отпускал меня в школу одну!
Галя рассказывает:
— Сегодня Элла Дроздовская на большой перемене говорит всему классу: «Слушайте, девочки, вот что я хочу вам сказать. Вчера я, Инга и Лиза пошли на каток. У самого катка какой-то мальчишка выхватил у меня коньки, передал другому, тот третьему. Потом коньки достались какому-то маленькому мальчишке, и я побежала за ним. А вся ватага больших парней кинулась за мной. Парень с коньками забежал в проходной двор, я за ним. Потом в какой-то безлюдный переулок — я не отстаю. Но тут меня окружили большие парни и я, ни жива, ни мертва, стукнула одного напильником от коньков — у меня в руках был Ингин напильник. Они расступились, и я побежала обратно к катку — смотрю, ни Инги, ни Лизы — они даже не подождали меня — пошли на каток, хоть и видели, что за мной гналась целая банда. Разве так товарищи поступают?»
45
Семен Афанасьевич Калабалин — воспитанник А. С. Макаренко, выведенный в «Педагогической поэме» под именем Карабанова. Семен Афанасьевич и жена его, Галина Константиновна, многие годы вместе работали в детских домах. Деятельность С. А. и Г. К. Калабалиных легла в основу трилогии Ф. Вигдоровой: «Дорога в жизнь», «Это мой дом», «Черниговка».
Саша:
— Эх, ма! Далеко еще до коммунизма!
Галя:
— Ну, мы этим девчонкам сказали. Они говорят: «Мы растерялись». А я говорю: «Растерялись и пошли на каток?»
В общем, мы дали им жизни! Надолго запомнят!
Галя:
— Мама, послушай, мы говорим нашему завучу: «Можно, мы вместе с мальчиками организуем фотокружок?» А она отвечает: «Нет, нельзя. Думаете, я не знаю, как фотографируют?» Мы говорим: «Как? Обыкновенно». А она усмехается и говорит: «Да, а проявляют в темноте…» Ты подумай только, мама!
Саша:
— Мама, а что она хотела этим сказать?
Лично я думаю, что таких надо убивать. Такая грязная подлюга.
Галя:
— Мама, я была на лекции о культуре поведения. Нам там сказали, что употреблять такие слова, как «сволочь» ОЧЕНЬ неприлично. Вот Америка!
Телефонный звонок:
— Можно Галю?
— А кто ее спрашивает?
— Один знакомый.
Галя берет трубку:
— Да… Да… Нет… Да… Ну что ж, хорошо. Да… Да…
— Галя, это кто звонил?
— Один мальчик. Его зовут Дима. 8-го я пойду с ним на «Голос Америки» — он пригласил.
— Почему же ты не спросила у меня разрешения?
Галя, широко открыв глаза:
— Мама, ну неужели, неужели бы ты не разрешила?!
Саша, по какому-то поводу:
— А ОН говорит иначе.
— Кто это «ОН»?
— Алеша.
13 января 53.
Саша очень много думает и говорит о смерти. Просыпаясь ночью: «Мама, я не умру?» Или, ложась спать: «Мамочка, можешь ты мне обещать, что я сегодня не умру? Я очень боюсь умереть».