Девственная земля
Шрифт:
Несколько дней назад я предупредила хозяина, что уезжаю через неделю, и с тех пор в моей комнате идет «кампания» по «очищению». Делается это с явным пренебрежением к моему желанию хотя бы иногда побыть одной. В любое время дня бородатый садху [59] , вооруженный сандаловыми палочками, святой водой, цветами, фруктами и текстами на санскрите, может вскарабкаться ко мне по лестнице, сесть посреди комнаты на полу и, не обращая на меня ни малейшего внимания, совершать бесконечные ритуалы для «очищения» комнаты от скверны, оставленной «неприкасаемым» жильцом. Несмотря на то что он делает вид, будто
59
Садху — индуистский отшельник, «святой», чаще всего шиваитский странствующий аскет. Здесь — брахман.
Основная часть церемонии — долгое пение гимнов, время от времени прерываемое разбрасыванием цветов по углам комнаты. При этом он кладет на стол прямо мне под нос фрукты и мелкие монеты. Поначалу я думала, что это подарки для меня. Оказывается, нет. После каждого сеанса он уносит Фрукты, а цветы оставляет вянуть в углах комнаты. (Фрукты, цветы и овощи придают индуистским ритуалам в Непале особую прелесть и изящество, чего лишены буддийские ритуалы, свидетелем которых я была в лагере.)
Должна признать, что я тоскую по уединению. Конечно, можно просто-напросто запирать дверь, но мне не хотелось бы портить отношений с жителями деревни. К несчастью, компромисс в таких делах невозможен: надо либо полностью принять местные обычаи, либо отвергнуть.
Последние две недели погода стояла прескверная, и поскольку это как раз время сбора риса, то дожди могут вызвать большие трудности в Покхаре. Мешают они и недавно начавшемуся сезонному строительству домов, которое вызвало страшную суматоху по всей долине.
Мужчины ведут запряженные волами скрипучие повозки, груженные камнями. Женщины и дети тащат огромные связки травы для крыш и глину для стен. Некоторые по трое-четверо переносят стволы бамбука для опор. Вроде бы все просто — на пустом клочке земли за неделю вырастает крепкий, уютный новый лом. В течение этой недели даже четырехлетние дети работают буквально день и ночь: трогательно смотреть, как они спешат за своими родителями с крохотными корзинами травы на плечах, — возможно, сердобольные мои сограждане этого не одобрили бы, но дети выглядят счастливыми и гордыми, участвуя в столь важном семейном деле. Обычно строительство дома заканчивается после того, как их владельцы въедут в него. Тогда женщины обмазывают стены и пол красной глиной, а мужчины навешивают деревянные двери и ставни, из камня или бревен сооружают наружную лестницу, если нижний этаж предполагается использовать под хлев.
Сегодня днем в лагере состоялся прощальный обед в честь моего отъезда — церемония поистине грустная. Непрерывно моросил дождь — погода как нельзя более соответствовала моему настроению, однако тибетцы танцевали для меня под хмурым небом. Было съедено огромное количество вкусных момо [60] , отваренных в масле, выпито много соленого чая с маслом.
Теперь я точно знаю, что клин вышибается клином. Утром v меня так сильно болела голова, что так страшивший меня отъезд из Покхары показался пустяком по сравнению с деятельностью Богини Разрушения, видимо поселившейся в моей голове.
60
Момо — тибетское национальное блюдо: небольшие пирожки с мясной начинкой, в которую добавляют зелень.
На протяжении своей не столь безупречной жизни я лишь раз испытала, что такое тяжелое похмелье. Мне было лет двадцать. Я выпила полбутылки самого дешевого испанского бренди и жестоко поплатилась за это. В данном случае, очевидно, сработала смесь чанга и ракши. Кесанг и община кхампа в Покхаре пригласили меня к шести часам вечера на прощальный тибетский ужин в «Аннапурну», а приятель-гуркх из Парди — к девяти вечера на прощальный непальский в харчевню тхакали. Двойной ужин, сопровождаемый обильными возлияниями, — тут уж жаловаться не приходится.
Вчера весь день лил проливной дождь. В половине пятого вечера на Покхару обрушился такой ливень, что сильнейший из муссонных дождей по сравнению с этим кажется небольшим дождичком. Этот кошмар продолжался целый час, затем внезапно ливень прекратился, будто перекрыли кран. Тогда мы пошли в «Аннапурну», причем Таши пришлось всю дорогу нести. Собственно, дороги не было — вместо нее несся яростный поток по пояс глубиной, а в одном месте он достиг шеи и мне пришлось выбираться вплавь, держа Таши одной рукой за шиворот. Может, к лучшему, что за вечер я проспиртовалась, иначе наутро я проснулась бы не с головной болью, а с воспалением легких.
То, что тибетцы называют вечеринкой — в нашем понимании пир. Зная, что мне предстоит еще один ужин, я сначала пыталась увиливать от угощения, однако все было приготовлено так восхитительно, что я не смогла удержаться от соблазна, да и отказываться было неудобно, ведь хозяева приложили столько стараний. Когда в половине девятого я встала из-за стола, то едва могла передвигаться. Некоторые гости откровенно дремали, положив голову на стол.
Харчевня тхакали так и сияла чистотой, как, впрочем, все дома тхакали. На светло-коричневые стены и пол ложились извивающиеся отсветы пламени, полыхающего из ямы в углу комнаты, — впечатление, будто находишься на краю небольшого вулкана. На ужин официально пригласили человек десять, но прибывали все новые и новые гости. Мы сидели, скрестив ноги, на небольших тибетских ковриках. К счастью, самые сытные блюда подали только в одиннадцать часов. Пр авда, мы непрерывно угощались разными лакомствами и пили неочищенную ракши, специально привезенную хозяином из деревни. Он уверял, что это самый крепкий напиток в Непале (там и любой другой слабым не назовешь), и сегодня я готова подтвердить его слова.
Еду подавали на начищенных до блеска медных блюдах различных размеров — от крохотных тарелочек под закуску до круглых подносов для риса. В результате «закуска» оказалась весьма плотной. Я с удовольствием отведала маленьких ломтиков чудесного тушеного мяса дикой козы — вкуснейшее яство из всего, что мне приходилось пробовать, затем жареную рыбку, похожую на сардины, два варенных вкрутую яйца, яичницу, омлет, приправленный таким невыносимо острым, мелко порезанным перцем, что я выплюнула его более поспешно, чем позволяют правила хорошего тона. Все блюда мы тщательно запивали ракши, до тех пор, пока внутри у меня загорелся костер. Правда, к тому времени я уже перешла ту границу, откуда возврата нет.
Наконец подали гигантскую гору риса, приправленного овощами и далом. Тут появилась местная проститутка. Она надеялась заполучить клиента в конце вечера, но с первого же взгляда поняла, что поживиться здесь не удастся. Поэтому она тут же перестала кокетничать и присела к столу поболтать. Я всегда считала ее самой красивой женщиной в деревне: у нее были правильные черты лица, светлая кожа и блестящие черные волосы. При свете камина она казалась прекрасной до тех пор, пока не стало бросаться в глаза то выражение ущербности и неженственности, которое обезображивает даже самых прелестных ее коллег в любой стране мира. В носу женщины продето огромное золотое украшение, которое мешало ей курить, поэтому она держала сигарету в уголке рта. Курила она много. Одежда на ней была рваная и грязная, но из дорогой ткани — видимо, плата за услуги. Я заметила, что появление проститутки хозяйке харчевни не понравилось. Когда миловидная шестнадцатилетняя дочь хозяйки заговорила с незваной гостьей, мать в резких тонах потребовала, чтобы девочка пошла спать.