Девственная земля
Шрифт:
Большую часть сегодняшнего пути мы двигались на север вдоль реки Керунг. Тропа ни разу не приводила к реке, хотя часто спускалась на несколько тысяч футов, обходя более серьезные препятствия, а затем вновь круто поднималась в среднем до пяти тысяч футов, но нигде не была такой изнурительной, как дорога Покхара — Сиклис.
Казалось бы, то, что мы весь день шагали с горы на гору, могло создать впечатление монотонности. На самом деле за каждым крутым поворотом вновь открывалась панорама неповторимой красоты. Отвесные горы поднимались за узким ущельем реки Керунг. Мы переходили от густых лесных зарослей к бесплодным каменистым пространствам, поросшим вереском; от солнечных полян, охваченных полукружьем высоких серых скал, к прохладным сумеречным
Это, по сути дела, в культурном плане «ничейная земля». Она расположена между лежащими к югу территориями, населенными индуистами, и буддийскими районами на севере, и я была несказанно тронута, завидев первый древний придорожный чортен [61] . Значит, отныне я настолько близка к Тибету, духовно и географически, насколько может быть к нему близок путешественник. Каменные чортены (обычно они стоят посредине тропы) символизируют нирвану; буддисты всегда обходят их слева, а последователи бонпо — справа. Этот чортен очень старый, в трещинах, между камнями проросла трава; можно было пройти мимо, даже не заметив его. Однако даже сама незаметность его, казалось, признак зачастую неверно понимаемого, но несомненно буддийского влияния, которому подверглись все народности гималайского высокогорья.
61
Чортен — вид ступы: башенка с заостренной крышей, хранилище буддийских реликвий.
Я добралась до этой уединенной лачуги на гребне горы на сорок минут раньше Мингмара, который сегодня далеко не в лучшей форме: его мучает огромный фурункул на правой щеке. Европейские путешественники здесь не частые гости, однако семеро обитателей дома встретили мое появление без какого-либо любопытства, недовольства или радости.
Хижина сложена из обломков скалы, дощатая крыша завалена камнями. Убожество этого сооружения делает его похожим больше на тюрьму, чем на жилище. Меня не так легко потрясти уровнем жизни на Востоке, однако нищета этих людей не подходит ни под какие мерки. На малоплодородном склоне горы они выращивают просо, но это и в ничтожной доле не удовлетворяет их потребностей. Сегодня ужин состоял из вареной крапивы (они называют ее жгучей травой) с красным стручковым перцем. На десерт подали ракши. При виде такого стола мы с Мингмаром тут же решили сварить двойную порцию риса. Надо было видеть, с какой жадностью обитатели хижины ели рис прямо из котелка.
В лачуге две комнаты. В одной стоят две дощатые кровати, в центре другой на полу разводят костер. С наступлением темноты вокруг него собираются члены семьи. К счастью, дров здесь достаточно, поэтому весело потрескивающее пламя немного разряжает обстановку полной безысходности. Когда требуется что-нибудь разыскать за пределами освещенного круга, вместо свечи используется головня. В общую хукку, которая молча передается из рук в руки, вместо табака засыпают тлеющие угольки. Древесный дым (одна из причин глаукомы) сильно разъедает глаза, и сейчас я пишу с большим трудом.
В темной комнате, выходящей на веранду, под грязным одеялом в полном одиночестве стонет и кашляет молодая женщина. Очевидно, у нее последняя стадия туберкулеза легких, однако семья, кажется, совершенно равнодушна к ее страданиям. Я дала ей аспирин, чтобы проявить какое-то внимание. Она была чрезвычайно благодарна и сейчас говорит, что чувствует себя лучше. Но стоны и надрывный кашель не прекращаются.
Я пыталась выяснить, к какому племени принадлежат эти люди, но, похоже, они и сами этого не знают. Мингмар говорит, что с трудом понимает их. Видимо диалект, на котором они изъясняются, относится
Пока я писала эти строки, хозяева опустили ставни, заменяющие двери, и надежно закрепили их длинными деревянными брусьями. Так что, пока костер не угас, мне надо быстрее разложить спальный мешок на второй дощатой кровати.
Мы легли в половине девятого вечера, но спать нам не давали стоны несчастной женщины. В шесть утра мы уже были в дороге.
Покинув хижину, мы, прежде чем продолжить путь вниз от перевала, бросили прощальный взгляд на широкую долину Трисули, оставшуюся далеко среди холмов, которые мы прошли за вчерашний день. Сейчас долина, скрытая облаками, напомнила молочное море, неподвижные волны которого омывали подножия гор.
Через пять часов мы остановились позавтракать в деревушке, в которой было всего несколько грязных каменных домиков. Здесь чувствовалось то же отсутствие пищи — слишком острое, чтобы назвать его нехваткой. По крайней мере каждый второй житель, включая детей, страдал эндемическим зобом. Кожные заболевания, правда, были не столь распространены, как этого следовало ожидать, зато всех мучили кашель и глазные болезни. За потрясающей бедностью этого района почти не замечаешь великолепной окружающей природы. Однако Лангтанг всегда был одним из самых отсталых районов Непала, поэтому не стоит делать выводы на основании увиденного. Здесь живут в основном таманги. Дэвид Снелгроув считает, что они пришли из-за Гималаев до VI века нашей эры.
Как и все горцы Непала, они издавна страдали от пренебрежительного отношения правительства к их нуждам, да и сейчас, когда делаются некоторые попытки улучшить управление в других районах, эти презираемые «бхотия» по-прежнему остаются вне поля зрения администрации. Рекрутов отсюда тоже редко набирают, поэтому даже армейское жалованье не помогает улучшить положение жителей.
На карте Тхангджет обозначен к западу от реки Керунг, но, при всем моем уважении к европейской картографии, он находится на востоке от нее — или уж я вообще перепутала, где заходит солнце. (Впрочем, даже уважаемых географов можно простить, когда речь идет о создании карты Непала.) Сначала я подумала, что, быть может, за Керунгом действительно есть еще один Тхангджет, а это — просто Малый Тхангджет-за-рекой, но местные жители говорят, что здесь нет другого селения с похожим названием, кроме Тхондже в верховьях реки Марсенди.
Я впервые увидела деревню тибетского типа и при виде запущенной молитвенной стены или ветхих створчатых ворот вновь испытывала сладкий трепет близости к недосягаемому. Сегодня нам попалось еще несколько чортенов, а также очень высоких молельных флагштоков, которые неожиданно напомнили о существовании богов и людей среди этого горного уединения. И сейчас, подняв голову от своего дневника, я вижу огромный полуразвалившийся чортен посреди деревенской улицы, а рядом с ним на холодном вечернем ветру трепещут белые молельные флаги. Мне особенно приятно их видеть, когда они развеваются в естественных условиях, а не над лагерем беженцев.
Мы прибыли в Тхангджет в три часа дня, пройдя гораздо более трудный участок пути, чем вчера. Когда Мингмар решил сделать привал, хотя следующая деревня находилась лишь в трех часах ходьбы, я с обычной настойчивостью предложила идти дальше. В ответ он показал рукой на гору и сказал:
— Взгляни на нашу дорогу…
Я покорно взглянула — и бунтарство мое как рукой сняло. Тхангджет находится на высоте восьми тысяч футов, и, чтобы попасть в следующую деревню, надо спуститься на пять тысяч футов до реки и потом подняться до девяти тысяч футов, где тропа огибает склон противоположной горы и, насколько я понимаю, поднимается дальше.