Девственница
Шрифт:
Я попыталась заговорить:
— В чем дело, сэр? Что…
— Не спрашивайте меня, мадам, ибо я могу не услышать.
Он протянул мне свиток.
— Леди Елизавета, властью, возложенной на меня советом и нашим государем, королем Эдуардом Шестым, я арестую вас по обвинению в государственной измене.
Глава 8
Жалобный вопль затрепетал у меня в горле и замер. Я заглянула в лицо смерти — Кэт, мистера Парри и моей. Что я сделала? Я не знала. И все же чувствовала себя виновной во всех возможных
В моей груди родился еще один придушенный вопль, но на этот раз он вырвался наружу:
— Нет, я ни в чем не виновата! Разве можно обвинять человека в том, чего он не совершал?
Он улыбнулся. Никогда раньше мне не приходилось видеть на лице человека столь неприкрытое презрение.
— Так говорят все изменники, леди. Но вы можете говорить. Вам предъявлено обвинение, и вы можете выступить в свою защиту. Более того, вы просто обязаны сказать все, что знаете, ибо я здесь для того, чтобы выяснить правду, чего бы мне — или вам — это ни стоило.
Сильнее, чем угроза, меня ужалил его пренебрежительный тон. Почему я утратила его уважение? Когда мы в последний раз виделись, он опускался передо мной на колени и целовал мою руку. Теперь его взгляд был холоден, как у судьи, выносящего смертный приговор. Я видела лица людей, стоящих позади: на некоторых мелькала жалость или любопытство, но большинство не выражало ничего, кроме скуки и злобы, как у животных на скотном дворе. Я смотрела на их шпаги и пики, и мне казалось, что все они направлены на меня. Я увидела себя со стороны, услышала свой жалкий писк, почувствовала, что все мои внутренности обмякли, ощутила во рту привкус желчи. У меня подкашивались колени. Бледный солнечный свет, угасавший на стене, расплывался, как в тумане, перед мутящимся взором.
Но падать в обморок было нельзя ни в коем случае: это сочтут доказательством моей вины. Я доковыляла до ближайшего стула.
— Сэр Энтони…
Он негромко отдал команду. Вооруженные люди отступили, и послышался шаркающий звук шагов, и всей толпой они вышли из комнаты. Парри, а затем и горничную уволокли прочь; обе жалостно всхлипывали, но сэр Энтони даже не взглянул в их сторону.
Он поклонился:
— Прошу вас садиться, мадам.
Я плюхнулась на стул.
Он сразу же ринулся в атаку:
— Из всех, леди, вас я меньше всего ожидал застать в таком бедственном положении.
— В каком положении? Чем я провинилась?
— Вы обманули меня, леди.
— Я? Никогда!
— В Чешанте вы уверяли меня, что знаете о завещании покойного короля, согласно которому вы не можете выйти замуж без разрешения короля и совета…
— Так оно и есть. И я не…
— Нет? — Он невесело усмехнулся. — Итак, вы это отрицаете?
От безысходности я разрыдалась.
— Что это? Как я могу отрицать обвинения, с которыми меня даже не ознакомили?
Он играл со мной, мучил, надеясь сломить мой дух, и я это понимала. Но я не знала, как ему противостоять.
Я выдавила из себя:
— Я не сделала ничего дурного.
— Это вы так говорите, но, к несчастью для вас, ваш любовник — или лучше сказать «будущий муж» — лорд Садли
О мое вещее сердце! Мой злой гений, мой темный властелин, демон, завладевший моей любовью, тащит меня вниз! На что уповать? На что надеяться?
Сквозь слезы я с трудом выговорила:
— Он? Нет! Не может быть! Если он это говорит, он лжет! О, Господи, не оставь меня!
Господь услышал меня? Ибо вдруг мне послышался голос: «Не говори ничего, плачь, пока не соберешься с мыслями, иначе ты своими же устами произнесешь свой смертный приговор. Молчание золото, плати ему той же монетой».
И я рыдала и не поддавалась ни на какие утешения, ни запугивания, ни уговоры, хоть он и испробовал все средства по очереди. Он ходил вокруг да около, засыпал меня вопросами, мучая, но ничего не открывая, пытаясь поймать меня на крючок, но я в ответ только заливалась слезами. Если мне ничего не осталось, кроме этого женского средства, то лучше я до вечера или до самой ночи буду прятаться за водопадом слез, чем выдам себя. Или его, лорда Тома, несмотря на его злобу и глупость, или Кэт, или Парри, или кого-нибудь еще.
Этот кошмар длился весь день — день слез и поста, ибо мой тюремщик не позволил мне поднести к губам и стакана воды, — но в конце концов сэр Энтони в холодной ярости признал свое поражение и прекратил допрос.
Вернувшись в свои покои, где мне теперь прислуживала только одна горничная, косноязычная деревенская дурочка, которую я никогда прежде не видала, при свете одной жалкой свечки я раздумывала над тем, что мне было известно.
Одно, по крайней мере, было понятно: все вертится вокруг моего лорда. Он, должно быть, совершил какое-то преступление — его арестовали и допрашивали, и он сказал власть предержащим, что он и я собирались пожениться или, того хуже, что мы уже муж и жена.
Лежа в постели, я обливалась холодным потом. Если он так сказал и если они ему поверили, то мы оба, считай, мертвецы. И даже если они решат, что я всего лишь дала согласие на брак без их разрешения, то мой приговор подписан. Этот человек сеет вокруг себя смерть, и имя ему смерть, теперь мне это было ясно. Я, как его жена Екатерина, как все глупые бабы, легла с тем, чье имя — смерть, и теперь он пришел за девушкой.
И я отдам свою девственность не любовнику, не избранному мной супругу, а человеку, чьего лица, спрятанного под черным капюшоном, я никогда не увижу, который завяжет мне глаза, вывернет руки за спину и швырнет меня на плаху, где мою обнаженную шею поцелует его топор.
Но вышло так, что спас меня тот самый человек, что подверг мою жизнь смертельной опасности. В самый темный час, когда в моей спальне, в моей кровати под балдахином было темно, как в склепе, я услышала голос милорда Сеймура, звучавший, как колокол, в моей разламывавшейся от боли голове.
«Думайте, мадам, думайте. — Мне показалось, я слышу, как он это произносит. — Думайте своим мужским умом, острым как бритва, а не бессмысленной утробой, наполненной праздными соками. Думайте же! Думайте! Думайте! ДУМАЙТЕ!»