Девушка из Моря Кортеса
Шрифт:
Если же тебе совсем не везло и ты находился под водой и не видел первых признаков начинающегося кубаско до того момента, когда шторм оказывался у тебя над самой головой, тогда все, что оставалось, это взобраться на лодку, поднять якорь, завести мотор и — молиться. Иногда это помогаю, иногда нет.
Два года назад летом, после ужасающего «кубаско полной луны» (было полнолуние и сильный прилив, а это означало, что штормовой прибой был высоким и еще более разрушительным), ее отца нашли без чувств на берегу близлежащего острова.
Это было одной из причин,
Если кто-то или что-то, какая-то высшая сила пожелала смерти или умышленно привела к гибели ее отца, Палома возненавидела бы эту силу до конца своих дней. Поэтому она верила, что смерть отца была скорее несчастным случаем, которого никто не мог предопределить и, уж конечно, никто не мог предотвратить. Она старалась не идти дальше в своих мыслях и не пыталась понять, что скрывается за случайностью или судьбой.
За ужином в тот вечер Хо настойчиво, в деталях рассказывал Паломе и матери обо всех своих рыбацких достижениях.
Он хвастался, как много рыбы было поймано, подробно описывал, как сильно сопротивлялся морской окунь, как акулы кружили вокруг их лодки, стараясь стянуть улов.
Палома сидела молча, зная, что любое ее высказывание приведет к ссоре. А их мать Миранда улыбалась и говорила, кивая:
— Это здорово.
Взглянув на Палому, Хо продолжал:
— Я даже швырнул свой гарпун в манта-рэя, гигантского морского дьявола. Он увернулся в последний момент, и я промахнулся. А потом, я клянусь, он развернулся и напал на лодку. Хорошо, что я быстро управился с лодкой, иначе он бы просто потопил нас.
Палома спокойно заметила:
— Манта-рэи не нападают на лодки.
— А этот напал. Он оказался настоящим морским дьяволом. Я клянусь.
— А зачем ты кидал в него гарпун? Манта-рэй совершенно безобиден.
— Это тебе так кажется! Этот морской дьявол — воплощенное зло. Вот почему у него рога. Он олицетворяет зло на земле.
Палома ничего не ответила, усиленно стараясь глядеть только в свою миску с ухой. Но она не смогла удержаться и машинально покачала головой, как делал ее отец, выражая презрение.
Хо знал этот жест, угадал его происхождение, и это привело его в бешенство. Он закричал:
— Да что ты знаешь? Ты думаешь, что столько всего знаешь. Да ты не знаешь ничего! Морской дьявол — это зло, всем это известно. Всем, кроме тебя. Ты не знаешь ничего.
Миранда тоже узнала этот жест, который напомнил ей о покойном муже и о том конфликте, который Хобим, сам не ведая, зародил между своими детьми. Она испуганно сказала:
— Может быть, так оно и есть, Палома.
Не отрываясь от супа, Палома ответила:
— Нет, мама.
— Не слушай ее, — сказал Хо, — она ничего не знает!
Он сплюнул в сторону камина — так мужчины на острове показывают, что они выиграли спор.
— Может, тебе только кажется, что ты права, Палома, — сказала Миранда, стараясь успокоить и примирить своих детей, восстановить мир в доме. — Вот я сама иногда думаю, что знаю что-то наверняка, хотя, возможно, я просто...
— Давай оставим это, мама, — сказала Палома, желая прервать бессвязное бормотание матери.
Какое-то время они сидели в тишине.
Потом Палома подняла глаза и взглянула в напряженное красное лицо своего брата. Артерии по обеим сторонам его шеи надулись, как тросы, и Палома почти видела, как они пульсируют. Его челюсти подергивались, а большие руки — в окружности как бедро Паломы — дрожали.
Палома не хотела приводить Хо в бешенство, споря с ним, но, похоже, она достигла того же самого молчанием — молчанием, которое было воспринято как снисхождение.
Палома старалась сохранять спокойствие и уверенность. Она надеялась, что глаза не выдадут ее. Она знала точно: если брат даст волю хотя бы одному из чувств, бурлящих сейчас в нем, и она вдруг окажется объектом его ярости, он с легкостью разорвет ее на части, как легко разобрал бы на части мотор, с которым так любил возиться.
Хо было пятнадцать лет, и он был на семнадцать месяцев моложе Паломы, но при этом имел телосложение взрослого мужчины. Перетягивание тросов и раскладывание сетей с юного возраста развило его руки и плечи. Он даже не мог носить обычную рубашку — та просто треснула бы по швам под нажимом мускулов на его спине и груди. Благодаря каждодневному балансированию на лодке выпуклые мускулы на его икрах и бедрах стали крепкими, как проволока. Он был невысок — сто шестьдесят пять сантиметров, что хорошо подходило для работы на лодке, где легче двигаться, имея низкий центр тяжести.
С трудом верилось, что Палома и Хо — брат и сестра или даже более дальние родственники. Она была настолько же гибкой, насколько он был плотным. Палома была на пять сантиметров выше Хо и весила около пятидесяти пяти килограммов — по крайней мере, так ей казалось, хотя она не взвешивалась много лет. Хо выглядел очень типично для местного населения — темные кожа, волосы, глаза, в то время как Палома смотрелась иначе. Тонкокостная, со светлой кожей и волосами, она была больше похожа на отца.
В этом таилось зерно разногласий между ними. Хо считал, что это он, а не сестра, должен был походить на отца. В конце концов, разве он не был мужчиной? Разве его имя не было дано ему в честь отца? Однако день за днем, что бы ни говорила или ни делала Палома, все ее манеры напоминали Хо о том, как близка была его сестра к отцу и как далек — со временем все дальше и дальше — был он сам.
Возможно, хуже всего было то, что Хо имел все шансы быть ближе к отцу, и об этом знали они оба. Когда Палома была благосклонна к Хо, она признавалась себе, что следовало быть воистину сверхчеловеком, чтобы удовлетворять всем требованиям, которые Хобим предъявлял к сыну. Значительно меньше ей хотелось бы признаться в том, что ее саму, девушку и одновременно кого-то вроде «заместителя сына», отец учил с большим терпением, чаще прощал и чаще хвалил.