Девушка из Пантикапея
Шрифт:
И, кто знает, может быть, сдержанность Корнелии по отношению ко мне объясняется именно тем, что она пришла к нам не только из прошлого, но, в какой-то степени, и из будущего. И я и Витька не знаем очень многого из того, что знает и видела она. И, если в мелочах быта она ребёнок по сравнению с нами, то в чём-то неизмеримо большом мы оба дети по сравнению с ней. И это мешает ей полюбить кого-нибудь из нас, так же, как это будет мешать девушкам будущего полюбить вернувшихся из далёкого путешествия космонавтов. Трудно придётся этим парням после возвращения... Что смогут делать они в том обществе, куда попадут? Писать мемуары на уже мёртвом языке? А потом?.. Выращивать цветы? А ведь что-то же им
Наверняка многие из них захотят снова улететь. Но им могут не позволить даже этого. Потому что нелепо посылать в космос людей, безнадёжно отставших от жизни.
Отправляясь к далёким звёздам, космонавты будут очень хорошо знать всё, что ожидает их после возвращения. Но они всё-таки полетят! И это самое удивительное и самое прекрасное! Потому что нет таких преград, которые могли бы остановить движение человеческого познания. Потому что нет, наверно, такой цены, которую поскупилось бы уплатить человечество даже за самые малые крупицы новых знаний.
И я не верю сейчас тому, что люди далёкой и несчастной планеты — родины Гао — навсегда отказались от космических полётов. Может, там многие и думали, что навсегда. Может, для многих поколений это и на самом деле было «навсегда». Но не для человечества! Какой бы тяжёлой болезнью оно ни было поражено там — оно преодолеет её. И двинется дальше. И неизбежно потянется через бездны космоса к другим людям. На то ведь оно и человечество!..
Мне очень хочется верить, что всё там будет именно так, а не иначе. Люди той планеты слишком дорого уплатили за безрассудство кого-то из своих древних вождей, чтобы допускать новое безрассудство. Если они не погибли все, — значит, они нашли в себе силы и мужество прекратить безумные взрывы в самом начале. И поэтому я верю в них. Верю в то, что они победят и одну из самых страшных человеческих болезней — равнодушие к познанию нового.
...Мы медленно идём с Корнелией домой в этот вечер. Блестит под ногами мокрый асфальт. Падают на землю последние коричневые листья. Корнелия старается переступать через них, обходить. Ей почему-то жалко топтать упавшие листья.
Я ни о чём не спрашиваю её. Я понимаю, что она вспоминает, и не хочу мешать ей. Что вспоминает — детство на древней Земле или юность в космосе, — откуда мне знать это? Корнелия ничего не рассказывала нам о своей душевной жизни. Она рассказала нам однажды только события, но ничего не сказала о чувствах и мыслях. Может, потому, что нас почти всё время много — не меньше, чем трое. Втроём трудно говорить о том, о чём принято говорить вдвоём, А может, и потому, что беден пока наш общий язык. Корнелии ещё трудно говорить о своих чувствах на русском, и она боится, что я не пойму такой разговор на латинском. Не через переводчика же говорить об этом!..
Вообще-то, я давно жду этого разговора, Я знаю, что без него не может быть настоящей духовной близости между людьми. Взаимная любовь начинается не с поцелуя. Она начинается с доверия, с откровенности.
Я давно жду этой откровенности... И почему-то мне кажется, что сегодня такой разговор может начаться. Если уж сегодня он не начнётся — значит, плохи мои дела!
Но я ни о чём не спрашиваю Корнелию. Не надо торопить такие события...
Мы молча идём по вечерней осенней улице. Я думаю о Корнелии, и о себе, и о том, чем может кончиться вся эта история, и ещё о том, что будут в конце концов писать в паспорте Корнелии. Я давно уже высчитал по учебникам древней истории год её рождения. Корнелия родилась в 323 году нашей эры. Ей сейчас 1640 лет. Она неплохо сохранилась для такого почтенного возраста. Вряд ли кто-нибудь даст ей больше двадцати. Но в паспорте-то год рождения нужно указывать точно!
Я так поглощён своими мыслями, что даже не замечаю, как Корнелия начинает говорить. Она говорит тихо, на странной смеси латинского и русского языков — той смеси, которая существует, наверно, впервые в истории, которую изобрели мы с ней и в которой всё больше и больше становится слов русских.
Она говорит о том, что ещё с детства мечтала о сильном и мужественном человеке, которого полюбит, который станет её мужем. Она была уверена, что её муж может быть только воином. Она не уважала профессию отца, требовавшую не столько мужества, сколько изворотливости и умения подлаживаться. Она довольна, что хоть погиб её отец как мужчина, как воин, защищая свой дом и свою семью.
Ей не повезло — она так и не встретила своего воина. И уже, наверно, никогда не встретит его. Потому что сейчас в том мире, в который она попала, люди воюют не мечом, и поэтому воин ничем не отличается от невоина. По крайней мере, она не видела до сих пор ни одного человека, который был бы похож на воина.
Что ж, в каждом мире — свои законы. Она это понимает и принимает. Она не претендует на то, чтобы создавать свои законы на Земле. На это претендует Гао, открыватель звёзд. Но Гао — мудрый человек, и он может создавать законы.
Она знает, что я её люблю, и дорожит этим. Она понимает, что многим обязана мне и Виктору. И она знает, что рано или поздно ей придётся принимать решение, от которого будет зависеть и её и моя судьба. Но она просит не торопить с этим решением. Ещё отец предостерегал её от поспешных решений. И Гао — самый мудрый человек, который встретился ей в жизни, тоже нетороплив в решениях. И ей он советовал быть такой же. И поэтому для того, чтобы решить, где и с кем жить, он дал ей очень большой срок — целый год. Он сказал, что меньше чем за год она не разберётся по-настоящему в жизни нынешних обитателей Земли. И через десять месяцев она должна ответить Гао, остаётся она на Земле или возвращается на корабль открывателей звёзд, чтобы разделить их трудную и необычную судьбу и стать женой Гао и родоначальницей новых людей на новой планете.
Я удивлённо и испуганно гляжу на Корнелию. Только теперь я начинаю догадываться об истинной причине её сдержанности.
Она замечает мой взгляд. Она говорит, что я правильно понял её. Гао её любит. Так же, как я. И, вероятно, даже сильнее, потому что Гао старше и дольше знает её и потому что ему некого больше любить, а я могу полюбить любую женщину на своей земле.
Как и у всех открывателей звёзд, у Гао была жена. Но она была очень смелая и очень неосторожная женщина и поэтому погибла в самом начале полёта. Товарищи предлагали Гао вернуться и взять на своей родине другую жену. Многие женщины их планеты согласились бы стать женой Гао, потому что он был героем и уводил в небо самый большой корабль. Но Гао не хотел иметь женой лишь бы какую-нибудь женщину. Он хотел сначала полюбить. А полюбить быстро другую женщину он не мог.
Когда открыватели звёзд в своих чёрных шарах спускались на нашу Землю, они видели много красивых женщин и хотели, чтобы Гао нашёл себе жену среди них. Но Гао не мог разговаривать с этими женщинами. Он не понимал их языка, а они считали его богом, падали перед ним ниц и приносили ему в жертву животных. Он мог увезти с собой любую из них. Но он не хотел жену-невольницу, жену-пленницу. Он и Корнелию взял в свой корабль только потому, что понял, какая жалкая участь ожидает её на Земле. Девочку, которую везут связанной, не может ожидать ничего хорошего. Это ясно всем и сразу. И только поэтому он решился посадить Корнелию в свой шар, спасая её от рабства. Он знал уже, что на Земле существует рабство.