Девушка из Пантикапея
Шрифт:
— Усыпляющие лучи, — говорит Корнелия, — Это очень сильное и доброе оружие.
Потом она нажимает крошечные кнопки, слышится лёгкий треск, и экран на тумбочке начинает светиться.
— Теперь молчите. — Корнелия грозит нам пальцем. — И не двигайтесь.
Мы молчим и не двигаемся. Мы сидим так пять минут, десять, пятнадцать. Мы ждём. И Корнелия ждёт и глядит на экран, который по-прежнему продолжает бесшумно светиться.
Где-то в космосе мчатся в эти минуты волны, ищут корабль, возвращаются обратно.
Наконец в центре экрана появляется расплывчатое тёмное пятно. Оно густеет, растёт, заполняет
— Ave, Cornelia! — медленно, тяжело произносят толстые губы.
— О-оу, Гао! — протяжно говорит Корнелия.
Я понимаю, как они приветствуют друг друга. Гао приветствует Корнелию на латыни, а она его — на его родном языке. Мы ведь делаем то же самое, когда хотим проявить своё уважение к иностранцу. Как всё-таки одинаковы люди, даже выросшие на разных планетах, если; конечно, они вообще люди!..
Гао задаёт вопрос, и Корнелия отвечает — долго, и горячо, и смущённо. Она даже краснеет под конец своей тирады, и я догадываюсь, что она сказала Гао самое тяжёлое для него то, что она стала моей женой. Потом говорит Гао — тоже долго, но спокойно, медленно, как бы советуя что-то. Иногда он слегка улыбается. У него понимающая и всепрощающая улыбка мудрого человека.
Он нравится мне, этот Гао! Он мне очень нравится. Он говорит с Корнелией долго. Минут сорок мы сидим на тахте, боясь шелохнуться. Мы ничего не понимаем в этом разговоре. Мы слышим только длинные, протяжные фразы, в которых почти нет звуков шипящих и больше гласных звуков, чем согласных. Наконец они прощаются. Я вижу это по их взглядам, по их улыбкам.
И вот уже лицо Гао уходит в экран и расплывается, и тёмное пятно убегает к середине экрана, а затем исчезает. Лёгкий треск под пальцами Корнелии — и экран снова белый и гладкий.
— Что он сказал тебе? — спрашивает Витька.
— Он желал мне счастья, — отвечает Корнелия. — Он советовал мне быть терпеливой в общении с людьми.
— А где он сейчас? — спрашиваю я.
— Его корабль сейчас движется вокруг соседней планеты. Вы называете её по имени римской богини — Венерой. Товарищи Гао спускаются на шарах и обследуют эту землю. Он говорит, что там ещё нет людей и очень жарко. Но один материк возле южного полюса вполне пригоден для жизни. Там много воды и чистый воздух, богатый кислородом. Видимо, открыватели звёзд спустятся туда и там останутся. Они могли бы спуститься давно, но ждали моего решения. Потому что теперь они долго не смогут поднять корабль в небо. Им нужно будет много лет работать, чтобы снова сделать это. А лететь оттуда на маленьком шаре — очень долго...
— Значит, всё-таки можно и на маленьком? — уточняет Витька.
— Да, можно. Между планетами одной звезды можно летать и на этих шарах. И Гао сказал, что, если понадобится, он прилетит за мной на маленьком шаре. А на большом корабле один из приёмников всегда будет настроен на мою волну. Столько, сколько будет жить Гао.
— Ты звала его к нам? — спрашиваю я.
— Да.
— И что он ответил?
— Он считает, что никакие народы не любят бездомных бродяг, потерявших родину, пусть даже и не по своей вине. Так уж устроены люди, и он не может с этим не считаться. Открыватели звёзд создадут себе новую родину на Венере, создадут своё общество и свои законы, а потом прилетят к нам как равные к равным.
— Когда же это будет?
— Я спросила об этом. И Гао сказал, что, видимо, это сделают их дети или даже внуки. Сейчас трудно сказать, когда это будет. Сами открыватели звёзд уже явно не успеют. У них будет очень много другой работы. Но их дети и внуки будут знать обо мне и о гостеприимных людях нынешней Земли.
— Что он ещё тебе сказал? — спрашиваю я. Корнелия краснеет.
— Я знаю, ты не мог понять нашего разговора, — отвечает она. — Но я не хочу скрывать. Он сказал, что по-прежнему любит меня. И всегда будет ждать. До конца жизни.
Я машинально лезу в карман за сигаретой. Витька подносит мне зажжённую спичку. Я закуриваю, подхожу к окну. Корнелия подходит сзади, кладёт мне руку на плечо.
— Ты зря волнуешься, — говорит она.
Я оглядываюсь. Витьки и Веры уже нет в комнате. Они вышли в другую. Я молча целую Корнелию в лоб. Она отвечает мне долгим поцелуем в губы. Мы стоим несколько минут обнявшись, потом Корнелия выходит на середину комнаты и начинает собирать свой передатчик. В него вкладываются четыре уголка с усыпляющими лучами, он накрывается крышкой-экраном, и вот уже эластичный белый футляр сам ползёт по ящику к ручке. А потом Корнелия ставит передатчик в тумбочку и говорит:
— Будем пить чай.
Чай она любит. Он очень понравился ей с того первого вечера у нашего ночного костра в Крыму.
И мы вчетвером пьём чай и слушаем пластинки, которые меняет на проигрывателе Корнелия. Она очень любит крутить пластинки, моя голубоглазая, чернобровая римлянка. И не меньше итальянских песен она любит слушать румынские, французские и испанские. Наверно, потому, что и в них она слышит латинские слова, напоминающие ей о её страшно далёком детстве.
А в магазине пластинок уже давно знают мои вкусы. И оставляют мне все новые итальянские, французские, румынские и испанские песни. Там молоденькая продавщица, в этом магазине. Весёлая и веснушчатая. Мы с ней давно на «ты» и называем друг друга просто по имени. Мне всё кажется, она ждёт, что я приглашу её в кино или в ресторан. Я не хожу в этот магазин с Корнелией. Боюсь, что после этого мне трудно будет доставать новые итальянские и румынские песни. А Корнелия ведь так любит их... Но мне очень жаль ту симпатичную девчонку. Она зря ждёт...
6.
Нас с Витькой ещё в первые дни, когда мы путешествовали по Крыму и Кавказу, удивила в Корнелии одна особенность. Корнелия очень легко, очень быстро поняла назначение книг, как будто и раньше ими пользовалась, и в то же время долго не могла понять назначение газет.
Как-то раз, на одной из квартир, где мы остановились по дороге, мы застали Корнелию за странным, на наш взгляд, занятием. Она вложила одну в другую несколько старых газет, создав какое-то подобие тетради, и перелистывала её с явным недоумением на лице.