Девушка, которой нет
Шрифт:
Накрывая тенью целые кварталы, плыли гигантские дирижабли. На земле не хватало одного отражения – от розового дирижабля. В искусственных, радужных очках Бога сломалась оправа.
В ярком видеоролике грустный мальчик помогал благодарным потомкам ступить на борт дирижабля. Все было празднично, душещипательно. На глаза навертывались слезы. Звучал текст. Кучерена и Вепрь захлебываясь рассказывали о доброте своего лучшего друга и наставника. Фея слышала отдельные слова: «Он был лучшим, тра-та-та, тра-та-та» – перечисление достоинств и подвигов,
Девушка выключила телевизор, запахнула пальто.
Она смогла уговорить Кораблева поехать в Очаково. Спустя полгода об уцелевших руководителях «НН» словно забыли, поэтому они, уже не маскируясь, отправились из своей уютной скворечни на улицу Пржевальского. С трудом набрали по карманам денег на метро и автобус. Допетляли до нужного дома.
Дверь была опечатана. Конечно, это не остановило молодоженов.
Коридор пуще прежнего завален обувью.
– Сколько же их можно носить? – Кораблев кивнул на разношенные до дыр экземпляры.
«Всю жизнь», – эхом вопроса пронесся в головах ответ.
– Ну что, снимаем обувь свою? – попыталась пошутить Фея, краем зрения зацепив в куче свои потрепанные красные кроссовки.
Саня подхватил:
– Зачем? Мы с тобой и так почти невесомы.
«Мы, мы… Он не знает, что нас уже трое. Теперь у меня есть тело и его продолжение», – Фея робко понимала, что строгая материальность возвращенного ей мира – не самое главное из свершившихся чудес.
– Наверное, люди в этих башмаках отходили по несколько жизней.
– Ага, и вернулись сюда. – Почему она так ответила, Фея не знала.
Она вспоминала день встречи с Витьком – собрав чужое шмотье, он смотрел таким взглядом, будто ни за какие коврижки не расстанется с ношей. Он хотел украсть эти вещи у отца, чтобы люди сами нашли свой путь спасения.
Она распахивала шкафы. Их внутренности, оказавшиеся в десятки раз больше, чем казалось снаружи, были под завязку завалены хламом. Крайний у окна забит утварью тех, чья жизнь спасена «Нашим Небом». Фея замечала эти реликвии в офисе. Наверное, видела и в первую встречу с Викентием.
Девушка достала из маленького рюкзачка ракетницу и положила на полку. Оружие больше не требуется – она спасена. Фея непроизвольно провела ладонью по животу.
На столе – точно посередине – лежало письмо Викентия Сергеевича.
Фея не хотела читать, но…
Я сам придумал собственное наказание – знать все наперед, вечно надеясь, вечно ожидая собственной, увы, невозможной ошибки. Я заранее знал, что ты не подойдешь на роль Спасителя. Но я все равно пробовал и пробовал тебя. Дорогая Фея Егоровна! Ты не прошла кастинг, и мне пришлось отдать людям своего сына. Это регулярная дань, чтобы вы не чувствовали того одиночества, на которое обречен я…
– Почему все так глупо? – спросил Кораблев, чтобы нарушить тишину этой пыльной комнаты.
– Внутреннее противоречие между Отцом и Сыном. – Голос подводил Фею, ломался на поворотах фраз. – Он хотел спасти меня и… – слезы из глаз прочертили на ее бледных щеках две параллельные полосы, – …спас.
Не стоило этого делать здесь, но Саня рискнул – обнял ее:
– И ты научилась любить?
– Неужели ты не чувствуешь? Как я могу не любить, когда из-за этого погибли люди? Каждому, кто умер, не открыв себя, даруется еще один шанс. Ты мой шанс.
Потом она попросила его уйти. Он ждал на обжигающем ветру, выхватывая из пачки сигарету за сигаретой красными от мороза руками. Ему ни разу не захотелось согреться в подъезде. Он надеялся – ветер выдует все сомнения. Кристально ясным навсегда останется робкое пока понимание – шрамы не зарастут. Постоянное кровотечение не позволит притупить болезненно восторженное восприятие жизни.
«Жизнь, смерть, любовь и еще прорву разных чувств, что человек тащит с собой, нельзя складывать, умножать, взвешивать, чтобы доказать – в одном человеке их меньше, чем в миллионах. Может, то, что мы выжили, уже оправдывает все…»
И еще он подумал:
«Как же здорово! Если у меня случится ребенок, я имею неоспоримое право просто пожертвовать собою ради него».
Саня представил десяток красивых сюжетов гибели. Пусть ребенок не узнает, пусть проклянет, пусть забудет – все это пустяки по сравнению с его спасенной жизнью.
Минут через сорок ветер утих, выглянуло ослепительное зимнее солнце. В пачке осталась последняя сигарета. «Докурю и вернусь».
Фея рыдала. Тяжело, в голос, дрожащими руками размазывая слезы. Сначала ходила из угла в угол, потом упала на табурет. Если бы ее спросили, почему у нее разрывается сердце, она бы не ответила. Ей было жалко себя, жалко всемогущее и одновременно бессильное существо, которое появлялось в этой комнате и в разлинованной тетрадке вспоминало судьбы тех, кто будет помогать людям уходить с миром.
В ее душе словно вырос кирпич – нерастворимая ноша надежд, сожалений, грусти и тревоги. Физическая боль от непонимания, неспособности осознать значение ниточки своей сохраненной судьбы в огромном клубке других, имеющих счастье наслаждаться жизнью, и безмерная благодарность за это непонимание. Наконец, рыдания сменились пересыхающими ручейками слез. Фея покачивалась на табурете и шептала:
– Я обещаю… обещаю… обещаю… Господи!
Единственное, что вынесла Фея из квартиры, – фотографию грудного малыша, выпавшую из тетради Викентия Сергеевича. Она не показала ее Кораблеву. Девушка сама себе не призналась бы – среди прочих диковатых мыслей сегодня промелькнула и такая: «В десять месяцев наш сын будет точь-в-точь похож на ребенка с фотографии».
Кораблев с интересом наблюдал за уверенной суетой вокруг их машины. Другие водители изобретали самые отчаянные способы, чтобы продвинуться вперед в бесконечной пробке на Каширке.
– Уверена, что мы вернулись в правильную Вселенную? – Саня упорно двигался по одной полосе. – Что среди нас не бродят те, кто умер где-то в других широтах?
– Ты так ничего и не понял. Мы сотни раз в день переходим из одной Вселенной в другую. Из царства иллюзий в царство снов. Из царства снов в пасмурную реальность. И неважно, куда мы приходим. Важно, что несем с собой.