Девушка с хутора
Шрифт:
— Ты знаешь, зачем красные к нам на хутор пришли?
— Дезертиров ловить. Вот бы того казака поймать, что нас дразнил.
— Ага. Ох, и жаба он.
— Я его знаю. Это Алешка Гуглий...
— Какой Гуглий? Что хата над кручей?
— Ну да.
— Теперь и я помню. Батька его в прошлом году умер. Такой он был важный. Всегда в темносиней черкеске, с золотыми галунами. Гвардеец. Борода большая, белая. К деду Карпо он часто ходил, и дед к нему. А как в станицу приедут, так в церкви они всегда вместе впереди стоят. Атаман, а они сейчас же за атаманом. Я, как маленькая была,
Мимо прошел партизан. От него они узнали, что Яков Алексеевич послал людей собирать хуторян на митинг. Решили и сами побывать там.
— Люблю, когда на площади много народу, — призналась Феня, — похоже на праздник.
Они уже два раза бегали туда, но площадь все еще была пуста. Только возле одной хаты, где раньше помещалось хуторское правление, сидело несколько батраков.
Время клонилось к вечеру. По одну сторону улицы плетни уже погрузились в глубокую тень, а по другую стояли еще ярко освещенные косыми лучами низко спустившегося солнца. Длинные узкие тени от пирамидальных тополей пересекли улицу.
На белой стене нюриной хаты четко вырисовывался тонкий столбик с опрокинутым на него горшком. Горшок из красной глины так ярко сверкал на солнце, что больно было смотреть на него.
Стала спадать жара, а люди на митинг все не шли. Невидимо, неуловимо из хаты в хату передавался чей-то строгий приказ: «На площадь не выходить».
Фенин отец сказал Якову Алексеевичу:
— Сговорились. Кулак здесь на кулаке. Один за другого стоит.
Тогда Яков Алексеевич снова разослал гонцов по хутору.
— Пусть хоть тридцать человек явится, — сказал он, — не важно, через них весь хутор будет знать, в чем дело. Нам здесь не спорить. Прикажем, чтобы не смели дезертирам помогать, и делу конец.
И уже поздно, когда тени тополей доползли почти до противоположной стороны площади, собралось около тридцати человек. Среди них была и Марина. Она стояла, как каменная, ни один мускул не дрогнул на ее лице.
Яков Алексеевич объявил собравшимся, что, если хуторяне и впредь будут помогать попрятавшимся в камышах, то виновные попадут под суд и будут судиться как явные враги советской власти и наказание им может быть по условиям военного времени вплоть до расстрела...
Выступил на митинге и фенин отец. Он горячо призывал хуторян отказаться от помощи изменникам революции.
— Кто не хочет идти в Красную Армию, тот враг всем трудящимся казакам, — твердо заявил он, а сам думал: «Вижу я вас насквозь, знаю, кто из вас чем дышит. Вон Марина стоит... Попадись ей в руки — по капле кровь выпьет. Не митинговать с вами, проклятыми, надо, а поарестовать вас всех!»
А сам кричал, стараясь, чтобы его лучше слышали:
— По-хорошему предупреждаем вас, граждане-казаки, а кто попадется, пусть тогда на себя пеняет!
Выступили и двое из батраков. Они шумно возмущались теми, кто якшается с дезертирами, и требовали для таких людей самой суровой кары.
А слушавшие стояли, как немые, не говорили ни да, ни нет. Только один пожилой богатый казак, известный на хуторе своей хитростью, вышел вперед и сказал:
— Оно все так. Значит, ежели кто дезертир, тот дезертир. Правильно? А ежели кто не дезертир, значит не дезертир. Значит, опять я спрашиваю: правильно я говорю, граждане-казаки, или неправильно? Вот тут и смекай. На лиман за рыбой ехать надо? Надо. А ежели там дезертир сидит? Что я ему скажу? Я ему скажу, а он что? У него винтовка, а у меня ничего. Вот тут и понимать надо.
Он долго и путано говорил, хитрил и юлил, стараясь всячески снять с хуторян ответственность за бандитов.
И со всех сторон слышался еле уловимый шопот одобрения. Яков Алексеевич увидел насмешливые глаза Марины и крикнул:
— Минутку, граждане! Голосую: кто за то, чтобы ни один хуторянин не смел помогать предателям? Кто, значит, за то, чтобы помогать советской власти?
Медленно и неохотно поднялись руки. Только батраки голосовали решительно и единодушно.
— Значит, передайте это решение всем, — продолжал Яков Алексеевич, — а кто здесь присутствовал, фамилии тех у меня крепко записаны. Понятно? — спросил он многозначительно. — Кто голосовал, а потом попадется, с того спросится вдвое. А теперь можете разойтись, граждане.
Площадь моментально опустела. Нюра и Феня пошли вслед за Мариной. Она шагала и не оглядывалась, и они видели, как вошла она в свой двор и как, разозлившись, со всей силой хлопнула калиткой.
— Вот ведьма! — невольно вырвалось у Фени, а Нюра обрадовалась. Ей было приятно, что Марина злится.
— Так ей и надо! Так ей и надо! — твердила она, — а то ишь — и то ей подай, и то ей принеси, и то ей сделай. И все своим Костиком всех пугает. Костик-хвостик...
Она засмеялась и, схватив Феню, закружила ее вокруг себя.
XIX
Как только окончился митинг, Яков Алексеевич повел отряд в станицу, но, дождавшись темноты, снова повернул его к хутору и приказал партизанам занять все дороги и все тропинки, ведущие к плавням, в камыши.
Василь стреножил своего коня, отвел его за кустарник, а сам притаился позади растущего у дороги дерева и стал следить. В ночной тишине до него доносился только отдаленный лай собак. Но вскоре Василь услышал конский топот. Прошло еще немного времени, и он увидел в темноте фигуру всадника. Всадник проехал мимо. Василь бесшумно, как ящерица, подполз к своему коню, распутал ему ноги и, вскочив в седло, осторожно тронулся вслед за незнакомцем. Пока дорога шла кустарником, Василь имел возможность не выдавать себя, но вот показалась степь, и в ней уже трудно было прятаться. Тогда он, стегнув коня, мигом догнал всадника и развязно сказал:
— Добрый вечер!
Тот удивленно повернул голову, ответил настороженно и хмуро:
— Добрый...
А Василь, как ни в чем не бывало, — тихо и таинственно:
— Ну как? Рыбка в лимане собирается?
Всадник подумал: «О какой рыбке он меня спрашивает—о настоящей или о двуногой?» Хитро ответил:
— Смотря на какого рыбака.
— Красной рыбы сейчас там не водится, — также, многозначительно покашливая, проговорил Василь.
Да, — тихо подтвердил всадник, — а белорыбицы уже целые косяки ходят.