Девушка с хутора
Шрифт:
— Умею,—с задором ответила та. А когда она улыбнулась и из-под ее черных усиков блеснули белые, как у джигита, зубы, атаман не мог удержаться и искренне воскликнул:
— Молодец! Вот это казак! С такими нам и большевики не страшны.
— Да я их и так не боюсь,—пристегивая шашку, гордо заявила Леля.—Пусть только явятся... Но они не явятся, папа, да?
Атаман ничего не ответил. Перестав улыбаться, он достал портсигар, повертел его в руках и молча вышел из комнаты.
II
Широко и привольно раскинулась
По другую сторону станицы, за обширной толокой, стояли в ряд большие крылатые мельницы. По вечерам, когда садилось солнце, одна сторона их казалась желтой, точно облитой блестящей охрой. Когда же тускнели краски и мельницы снова становились темными, то на высокой кирпичной колокольне, что подымалась из центра станицы, вспыхивал тонкий медный крест.
Церковь стояла на широкой квадратной площади, обсаженной в два ряда стройными тополями. По одну сторону площади виднелся большой и неуклюжий двухэтажный дом со стертыми каменными ступенями у крыльца. Тут же была коновязь, возле которой всегда можно было увидеть двух-трех оседланных лошадей. Это казачье станичное правление. При нем обширный, мощеный кирпичом двор с хозяйственными постройками. Под главным зданием темный, сырой подвал с тяжелой железной дверью. Это «холодная», куда атаман сажал провинившихся станичников.
По другую сторону площади, на углу, вытянулось одноэтажное строение под зеленой железной крышей. Это школа, где учились Нюра и ее подруги. Недалеко от школы—добротно сложенный кирпичный дом со светлыми окнами и крылечком. Здесь живет станичный священник отец Афанасий. При доме—сад. Он обнесен высоким деревянным забором, густо утыканным длинными острыми гвоздями.
От церкви во все стороны расходились улицы. Летом они клубились легкой и теплой пылью, а осенью блестели черными густыми лужами. И чем ближе к окраине, тем все уменьшались и все более кособокими становились хаты, тем ниже «хилились» к земле ветхие, расшатанные плетни.
В конце одной из улиц беспрерывно стучала и пыхтела паровая мельница мишкиного отца Ивана Макаровича Садыло.
За мельницей начинался овраг, где станичники брали глину. За оврагом синели сады, а дальше—снова степь и хутора. Летом в овраге хорошо было играть, прятаться, или под вечер, когда спадет жара, сидеть и рассказывать всякие истории.
Когда-то Нюра в первые же весенние дни приходила сюда с подругами, но теперь она была увлечена другим. Не успело снова наступить воскресенье, как она опять побежала к Леле.
— Умница, умница, — похвалила ее атаманша,—а наша лежебока еще и лба не перекрестила. Садись, посиди, она сейчас выйдет.
— Ничего, я и так...
Стараясь скрыть смущение, Нюра перекинула через плечо косу и стала поправлять розовый бантик.
— Совсем полиняла твоя ленточка, — заметила ей атаманша.—У тебя что—другой нет разве?
— Есть,—солгала Нюра.
— Какая?
— Не помню... Разные есть...
— Разные есть, а такую дрянь нацепила.
Вошла Леля. Зевнула.
— Мама, чай не остыл?
— Садись. И ты, Нюра, садись,—указала на стул атаманша,—а после чаю идите в сад. Нечего вам по улицам бродить, не такое теперь время. На каждом перекрестке митинг...
— Мы с Нюркой тоже в большевички запишемся,—засмеялась Леля.
— Ты и так уже похожа на большевичку,—атаманша сердито посмотрела на нее,—Почему в церковь не пошла?
— Я и в школу не буду ходить. Честное слово, не буду.
— Это еще что за глупости?
— Да что за интерес? Придешь, а класс почти пустой. Как начали сеять, так все девочки в степь уехали, и осталось нас человек девять.
— Надо же сеять,—сказала атаманша.—Каждый год так бывает. Не всякий может нанять себе батраков. Надо помогать родителям. А ты, Нюра, как?
— Мы не сеем...
— Как не сеете? Что же вы землю в аренду сдали?
— Нет... Как батю на войну справляли... у него строевого коня не было... Был, да неважный... Так ему коня дали,—вздохнула Нюра,—а землю за это взяли. Есть немного земли у нас возле хаты, там мама огород развела. Улейка у нас есть. Мама сама, без меня, справляется.
Желая хоть чем-нибудь похвастаться, она сказала громко:
— А мед у нас, Лелька! Ох, и вкусный! Приезжай к нам на хутор.
Леля незаметно переглянулась с матерью, не утерпела:
— Что у вас за хутор. Вот у нас—над самой Кубанью! А рыбы в Кубани, Нюрка! Виноградники у нас, сад фруктовый. А за хутором степь—конца не видно. Ты на коне в степи обгонишь меня?
— А то нет? Я хлопцев обгоняла, а ты что?
— Конечно, с Нюрой не тягайся,—заметила атаманша.—Ей скакать верхом — дело привычное, а тебе это не к лицу.
— Почему?
— Сама должна понимать... Что ты—простая казачка?
В дверях показался Мишка.
— Здрасьте!—он щелкнул каблуками.—Папа не у вас?—Он прекрасно знал, что отца здесь нет, но задал этот вопрос для того, чтобы атаманша не подумала, что он пришел к Леле. Постоял у порога, кашлянул и не знал, что еще сказать. Сердито покосился на Нюру, потоптался на месте и процедил: — Прощайте...
— Садись,—пригласила его атаманша.—Ну, как у вас?
— Мама здорова. Спасибо.
— Я не про то. Я спрашиваю, как у вас в гимназии.
— В гимназии?—спохватился Мишка, — в гимназии ничего. Только Анатолий Николаевич придирается, за неправильные глаголы гоняет. А потом у нас теперь среди старшеклассников целая война! Одни за то, чтобы латинского совсем не было, а другие за то, чтобы с седьмого класса курить открыто и оружие носить. А потом есть и такие, что за большевиков. Но то,—Мишка презрительно махнул рукой,—то не из казаков. Хотя вот в седьмом есть Решетило—сам казак, а тоже красный. Вчера на перемене его бить хотели.