Девушка с хутора
Шрифт:
— Сейчас придет.
– Ну, хорошо...
А дальше разговор не клеился. Мать сидела и уныло покачивала головой. Нюра подошла к печке, погладила кошку. На стене монотонно постукивали ходики. Прошло минут пять.
Наконец, отворилась дверь и вошла тетка. Она была возбуждена, недрвольна чем-то. Лицо ее покраснело от холодного ветра. Сбрасывая с себя кожух, она заговорила быстро:
— И что оно делается? И чего только ни болтают люди! Ничего не поймешь. Кто божится, что наши уже под Москвой и советской власти уже нема, а кто гундосит, что красные уже под Ростовом,
Карловна поделилась тоже новостью:
— Папашу встретила. Еду я с хутора, а меня догоняет кто-то. Оглянулась, а это он. Сидит на фуре, конями правит. И такой хмурый! Я испугалась, дала дорогу ему, поклонилась. Смотрю—коней придержал, остановился. Я опять поздоровалась, а он молча, значит, показал кнутом на постромки и коней тронул. Ничего не сказал мне. Я слезла с фуры, постромки поправила, а он уже далеко. Кони у него гладкие. Поехала за ним шагом. Еду да плачу, а он и ни разу не оглянулся. Видно, и правду люди говорят, что на том свете черти не будут так грешных мучить, как на этом свете нас батька мучает.
— На Ивана Макаровича он сильно злой,—косясь на Нюру, уже тише сказала тетка.-—Иван Макарович вокруг атамана день и ночь ходит, а папаша того не любит, он сам думает опять атаманом быть. Бешмет себе новый сшил, черкеску.
— Прости, господи! Одурел на старости. Да кто ж его теперь в атаманы выберет? С него ж песок сыплется.
Тетка ничего не ответила. Она не была у отца в такой немилости, как ее сестра. Выходя замуж, она получила в приданое и скотину, и деньги, да и сейчас жила неплохо. И покойный ее муж был зажиточным казаком. От него остался земельный пай. Она сдавала этот пай в аренду, и в скрыне у нее кое-что было припасено, хотя она об этом тщательно умалчивала.
— Что ж,—помолчав, сказала она,—наша женская доля тяжелая, а папашу бранить грех.
Кроме нее и сестры, у деда Карпо детей не было, и втайне она надеялась, что после его смерти ей еще кое-что перепадет из его богатства. Поэтому она даже радовалась, что сестра не пользовалась расположением отца, и сама не упускала случая что-нибудь шепнуть ему про Карповну.
В полдень, когда мать собралась возвращаться на хутор, Нюра проводила ее до калитки. Набралась решимости и спросила:
— А как же Фенька теперь?
— Чего Фенька?—насторожилась мать.
— Одна ж она...
— Ну и что?
— Трудно ей.
— Не мучь ты меня!—вдруг раздраженно крикнула Карповна.—Что ты мне душу вытягиваешь? Что я могу теперь сделать?
— Вы бы, мама...
Но Карповна не стала слушать и ушла.
Нюра постояла у калитки и вернулась во двор. Ее тихо окликнула Даша, и они сошлись на месте обычных своих встреч.
Даша за последние дни похудела и стала казаться старше. На лбу появилась даже морщинка.
— Ты не больная?—невольно спросила Нюра.
Даша улыбнулась. Такая хорошая была у нее улыбка, так ласково засветились ее глаза, что Нюра невольно придвинулась к ней, схватила за плечи.
— Ой, Дашка! Ты ж моя деточка дорогая.
— Ну, и деточка,—засмеялась та.—Я теперь как старая бабушка. Честное слово, Нюрка, как бабушка. Такая стала серьезная!.. И мама больная и хату топить нечем. И что они, проклятые беляки, с нами сделали!
И вдруг горячо:
— Слушай! Слушай, что я тебе скажу. Я тебе, Нюрка, верю. Ты ж поклялась, что будешь подругой мне. Иди до нас.
Нюра не поняла. Даша разъяснила:
— Беляков все равно выбьют. Ты думаешь, в станице наших нет? Ты думаешь, что только одни жинки да старики от красных здесь остались?
— Ну? Что ты? О чем ты?
— А о том. Сама понимать должна. И еще знаешь, что? Сказать? Ты обрадуешься. Только, Нюра, клянись отцом, что никому не разболтаешь. Поклянешься?
Нюра внимательно слушала Дашу, взволнованная ее шопотом, ее горящими глазами.
— Клянусь...—твердо сказала она.—Пусть мне на свете не жить, пусть я батю никогда не увижу! Говори.
И Даша ей открыла самый большой секрет:
— Оля опять в станице... Живет у бабушки Акимовны, только никто не знает. Степа один и видал ее. Недавно ночью из соседней станицы пешком пришла. Одна. Не знаю—останется здесь или опять уедет в город. Давай к ней сходим.
— Олька?—и удивилась и обрадовалась Нюра.—Ой, Дашка, а я сама... Я сама чуть в город не уехала. Ты ничего не знаешь. Я как к поезду подошла, а там что делается! Что делается! У меня нехватило духу. А один офицер—ну прямо Костик. Такой противный! Казаки ругаются, кричат. Все с винтовками, с бомбами! А один вагон весь с офицерами. Вот жуть!
— Да ты постой, ты мне скажи—будешь с нами?—переби-ла ее Даша, и лицо ее снова стало строгим.
— А чего с вами?—все еще не понимала Нюра.—Конечно, буду. Мне бы Ольку повидать. Вот интересно!
— Ну ладно, я тебе потом скажу.
— Погоди. Кажется, тетка кличет,—Нюра прислушалась. — Я пойду. Еще увидимся.
Она отошла от плетня, потом опять подбежала к Даше.
— Как думаешь—наши батьки вернутся? А?
— Хоть бы вернулись!—вздохнула та.
— Вот бы праздник был!
И Нюра радостная побежала домой.
XXXII
Сегодня в классе дежурила Симочка. За последний год она еще вытянулась и чуть ли не на голову переросла подруг. Над ее угреватым лбом появились мелкие рыженькие кудряшки,— ставшие предметом ее постоянных забот. Врач заставил ее носить очки. Она решила, что очки ей не к лицу, и упросила отца купить пенснэ. В них она выглядела еще смешней, и подруги прозвали ее «баронессой». Симочка не обижалась. Наоборот—это прозвище ей льстило, и она стала еще больше важничать: то и дело снимала пенснэ, протирала стекла обшитым кружевами платочком и без нужды щурилась.