Девушка с хутора
Шрифт:
Старый седой казак, расталкивая всех, вышел вперед и, сняв папаху, сказал, чуть наклонив голову:
— Здоровы булы, сыны да внуки! Спасибо вам за доблесть вашу, за лиху казацкую ухватку, за защиту трудовых людей. Старуха моя .еще с ночи наварила вам борща. Не побрезгуйте, заходите в хату.
Протиснулся вперед и Федя. Как только в станицу ворвались красные, он не вытерпел и сбежал от Оли. Увидя, что командир и несколько спешившихся буденновцев вошли во двор станичного правления, он бросился вслед за ними. Освобожденные
комсомольца и, как отец, поцеловал его. Растроганный, снова жал всем руки. Клавдию Владимировну даже осторожно погладил по плечу и сказал;
— Вот и все кончено, гражданка.
Потом увидел Скубецкого, улыбнулся.
— Молодец, гимназист!
Но не успел он протянуть ему руки как выскочил Федя и с размаху ударил Скубецкого по щеке. Все обомлели. Федя крикнул:
— Продал! Продал, гадюка!
Командир нахмурился.
— Это правду про тебя сказали?
Скубецкий молчал.
— Посади,—тихо бросил командир стоявшему рядом с ним буденновцу. И Скубецкого снова отвели в подвал, а Федя все еще не мог успокоиться и в десятый раз принимался доказывать, что его отца и Кочуру выдал белым Скубецкий.
— А откуда ж он знал? — отведя Федю в сторону, спросил Кочура.
— Значит, зйал...
А Даша, как только красные заняли станицу, бросилась к Нюре, но та уже сама бежала ей навстречу.
— Даша! Даша!—кричала она,—батька мой здесь!
— Да ну?!—Даша всплеснула руками и кинулась обнимать подругу. Нюра в первый раз за всю свою дружбу с ней увидела на ее глазах слезы.
— Ну, расскажи же, как ночью было?..
— Ой! Что было! Только сейчас ничего не могу рассказать. Сердце у меня выскакивает.
— А где ж твой отец?
— Ускакал к Гале: я просила его, чтобы отвез ее в больницу. А арестованных уже освободили. И Скубецкого освободили! Видишь—а ты меня ругала за него.
— Не освободили его,—сердито ответила Даша.—Это он Тарапаку выдал.
— Он? Тарапаку?—Нюра растерялась.
— Вот наши идут.
Нюра оглянулась, увидела Кочуру, Степу и Сеню Михайлова. Побежала им навстречу.
— Кочура!—закричала она.—Товарищи!
Как радостно было, уже ни от кого не таясь, громко произносить это слово!..
Вскоре прибежала и Оля. Она от волнения и радости не могла говорить. Без конца жала всем руки, а от Кочуры и не отходила. Пришла и Феня...
— Девчата, ущипните меня, — попросила она,—может, все это только снится? Нюркиного батьку видела. Он меня тоже узнал. Смеется, такой веселый! Вот, девчата, праздник!
— Вся ячейка -налицо. Феди и Гаж только нет, — сказал. Сеня.
— Я за Федей сбегаю,—предложила Даша и, не ожидая ответа, быстро пошла, но вскоре вернулась одна.
— Знаете что?— засмеялась она. — Федьку из дома не выгонишь. Ласточку им вернули. Один буденновец перехватил ее, а люди ему сказали, что это белые у Таоапаки силком коня взяли. Он и привел Ласточку Игнату. Игнат аж заплакал. И буден-новца обнимал, и Ласточку обнимал. Как маленький. А Федька... Я ему говорю: «Идем к товарищам», а он вдруг чего-то скучный стал. Я и поняла, что ему с Ласточкой расставаться жалко.
— Не в Ласточке дело,—вздохнул Кочура.
— Ав чем?
— Да вон он сам идет.
Подошел Федя. Он был бледен, кусал губы и молчал. Товарищи удивились, стали расспрашивать, что с ним.
— Выпишите меня из комсомола,—опустив голову, тихо выговорил Федя, — я уже не могу... Я батьке все сказал. Он послал меня, чтобы я и вам сказал. Это я рассказал Скубецкому и про винтовки, и про комсомол. Я не думал, что он выдаст...
Все молчали.
— Батька мой идет в армию, идет на Ласточке, а мне Ласточку не дает. И за то не дает, что я так сделал...
Слезы потекли по его щекам, он не скрывал их.
— До свидания пока, товарищи...
— Так, значит, это ты Скубецкому?—вскрикнула Нюра.—А я на тебя, Федька, надеялась, я думала, что...
Оля перебила ее:
— Молчи!
И обвела всех глазами.
— Дак, товарищи?
— Он же не нарочно,—робко сказала Феня.
— Нетвердый ты, Федор, парень. — Степа пристально посмотрел на него.—Не комсомолец ты.
— Пусть Кочура скажет,—предложила Даша.
— Что я скажу?—Кочура опустил голову.—Мне трудно сказать. За себя я простил бы его, а за Игната, за товарищей, за комсомол, за революцию нельзя простить.
— Видишь, Федя, что ты наделал,—качая головой, сказала Оля.—Видишь, как товарищи про тебя говорят.
— Да разве ж я хотел! Разве ж я хотел!—Федя был в от-чаянии.—Я ж сам не знаю... Разве я думал!..
— А что ж ты до сих пор молчал?—бросила ему Нюра. — Что ж ты сразу нам не сказал? Струсил, да?.. А раз ты трус, так иди от нас!
— Да погоди ты!—остановила ее Оля.—Что ж ты его гонишь? Что ты тут одна? Как все решим, так и будет.
Даша нахмурилась:
— В Красную Армию его батька идет... Что же вы, в самом деле, товарищи? Ведь за нас пойдет его батька биться, а не за кадетов. А что Федька виноват, то виноват...
— Я так предлагаю,—сказала Оля,—пусть он больше комсомольцем не будет, чтобы и другие знали, чего нельзя делать. Ты как, Федя, считаешь—правильно это или нет?
— Как товарищи, так и я,—и он снова опустил голову.— Батька теперь на меня и смотреть не хочет.
Федя ушел. Комсомольцы молчали.
— Ну, хватит, ребята,—Оля махнула рукой.—Глядите, вон еще красные идут. Побежим на площадь, митинг там сейчас откроется.
Только они двинулись как Даша увидела бегущую ей навстречу мать.