Девушка с хутора
Шрифт:
Даша бережно взяла завязанный белою тряпочкой глечик и вошла вслед за врачом в больницу. Комсомольцы расселись на крыльце. Прошло десять томительных минут. Нетерпеливый Сеня Михайлов стал ходить взад-вперед под окнами, потом незаметно забрался на фундамент и приник к стеклу. Вскоре к нему присоединились все, и они увидели: Даша в белом, не по росту длинном, халате, чинно сидела возле галиной кровати и, сдвинув брови, заботливо кормила Галю с деревянной ложки кислым молоком. Галя, бледная и беспомощная, безропотно ела и не спускала с Даши теплых глаз. Притаившиеся за окном комсомольцы замерли, только Степа не выдержал и прошептал:
—
Даша невзначай подняла голову и, увидя товарищей, нахмурилась, но сейчас же по ее лицу расплылась застенчивая улыбка. Она осторожно показала на окно Гале. Та встрепенулась, собрала силы и, подняв руку, радостно замахала друзьям. В ответ все закивали головами, заулыбались, но в это время с улицы кто-то сердито крикнул и комсомольцы исчезли. Даша подбежала к окну, заглянула в него и объяснила:
— Санитарка прогнала. Кочура ей говорит что-то, а та и слушать не хочет.
Галя опустилась на подушку, и в глазах ее заблестели слезы.
— Что ты? — встревожилась Даша.
— Так, хорошо мне,—улыбнулась Галя.—А что же я Нюрку не видела?—вдруг спохватилась она.
— Скоро приедет с хутора, не беспокойся.
Даша еще посидела бы у Гали, но больше ей оставаться не разрешили.
— Будет здорова!—спешила она поделиться с товарищами,—доктор сказал. А рада она, что вы все на нее глядели! Аж заплакала, бедная; сама я чуть, дура, не заплакала. И где они—
те слезы—берутся? Чи все девчата такие, чи только я такая дурная?
Пошли. Договорились под вечер собраться во дворе у Оли.
— Теперь уже и таиться не будем,—шумел и смеялся Сте-па,—теперь прямо на воротах напишем; «Здесь комсомол».
— А что! И напишем,—подхватила Даша,—нехай все знают.
Радостные шли они по улице. Из-за плетней поглядывали на них станичники—кто одобрительно, кто хмуро. С особенным любопытством провожали их глазами хлопцы и девчата.
— А ну, спроси их что-нибудь,—толкая локтем соседа, подзадоривал высокий чернявый парубок Микола. Но его и самого подмывало заговорить с комсомольцами. Он откашлялся и крикнул из-за плетня: — Гей! Як вас там? Товарищи! Чи не вы часом винтовки с гарнизона потягалы?
Кочура посмотрел на него и остановился, и все остановились. Хлопец осклабился, блеснул белыми, как молоко, зубами, и лицо его вдруг стало таким добродушным, что Кочура и сам невольно улыбнулся ему.
— А хоть бы и мы, так что?—спросил он.
— Да ничего. Мы не против. А дивчата у вас що роблят?
— Как что? То же, что и мы.
— Брось. Я тебя по-хорошему спрашиваю.
— А мы галушки варим,—засмеялась Феня.'—Приходи, накормим.
—? Ишь ты!—обрадовался ее шутке парубок.—Видать, веселая. У вас все такие? А?
— Все.
Он что-то сказал приятелю и полез через плетень. Полез и приятель и они присоединились к комсомольцам.
— Нет, а вы мне все-таки правду кажите, що у вас дивча-та роблят? — не мог успокоиться Микола. И долго еще слышались на улице веселый смех и говор молодежи.
Под вечер, когда и земля, и трава под плетнями, и хаты стали окрашиваться в розоватые краски, когда поперек улиц протянулись от деревьев длинные и причудливые тени, во двор к Оле стали сходиться комсомольцы. Приехала и Нюра с хутора. Это было первое собрание, когда уже никому не надо было прятаться, но по привычке все попрежнему толпились в дверях сарая, оглядывались, а Степа даже не утерпел и посмотрел, в исправности ли в сарае лазейка.
— Ты ломал, ты и забивай дыру,—смеялся над ним Кочу-ра.—Полазили и хватит.
— Погоди,—Степа о івел его в сторону,—есть разговор. Слушай, ты что думаешь теперь делать?
— А ты?
— Я надумал. Не знаю, как товарищ Быхов на то посмотрит... Да что, не маленький же я...
?— Ну, ясно,—перебил Кочура,—в армию? Я, брат, и сам. Знаешь, к кому попросимся? К нюркиному батьке в эскадрон.. Ох, и казак лихой! На коня сядет, как влитый. Да и человек — видать, такой, что... лучше и не надо.
— Давай нынче поговорим. Может, и Тарас пойдет с нами. Он теперь пулеметчик,—улыбнулся Степа.—А Нюрка-то! А! Вот тебе и хуторянка. Всю ночь у церкви караулила, да еще деда в сторожке на мушке держала.
— Тебе нравится Нюрка?
— Что ж, что нравится, все равно на фронт идти, — решительно сказал он.—Ей Скубецкий нравился,—вдруг вспомнил он и нахмурился.
Наконец, все собрались. И не одни комсомольцы. Пришли. Быхов, Кузьма, Гаркуша и даже нюрин отец—Степан. Нюра украдкой поглядывала на отца. Ей было как-то странно, что онв.. еще совсем девочка, а вот же вместе с ними собирается обсуждать важные дела. Да еще какие важные! Утром отец говорил, что надо будет хлеб на учет брать, чго у одного Ивана Макаровича «до чорта его засыпано в амбарах», а рабочие в городе голодают, что еще не всех бандитов по лиманам переловили, что сирот убитых красноармейцев и партизан переписать надо и до дела их довести, чтоб не мучались, и оружие, что контра попрятала, искать надо; хватит теперь комсомольцам работы — помогать партийцам да партизанам. И говорил ей это отец как-то странно, вроде как она уже и вправду не маленькая. А мать с нее глаз не сводила, а потом, когда отец вышел из хаты, сказала, да тоже как-то чудно, как раньше не говорила:
— Ты, Нюрка, с хлопцами осторожней... Ты хоть и молода, а уже не маленькая. Держи себя аккуратно...
Сказала, а сама смутилась, отвела глаза в сторону—и ее, Нюрку, смутила. «Но не ругала,—вспомнила Нюра.—Может, и правда—мама уже не будет такая, как раньше. И Рыбальчиха ей простила,—облегченно вздохнула она.—А с хлопцами—то мама напрасно мне сказала. Разве я сама не знаю?»
Все расселись прямо на траве. Оля волновалась. Еще бы! Столько взрослых, а ей надо проводить при них собрание. А тут еще и незнакомые хлопцы привязались—те двое, что днем к ним; пристали. Да с собой они привели девчат и парней. Парни солидно покашливали, девчата жались в стороне, с жадным любопытством поглядывая на Олю, которая не в меру суетилась и не знала, с чего и как начать. И только открыла она рот как где-то в конце улицы грянул духовой оркестр.
Что такое?—все вскочили и бросились к воротам.
И не прошло минуты, как из-за угла показалось мерно покачивающееся знамя. Последние лучи вечернего солнца, пробиваясь сквозь листву, яркими пятнами вспыхивали на красном полотнище и ослепительно сверкали на медных трубах музыкантов. Двигалась конница.
— Буденновцы!—крикнул кто-то.
Из дворов высыпали люди. Кто махал платком, кто—папа-хой, кричали что-то радостное и приветливое, но за грохотом марша нельзя было разобрать слов. Мальчишки-казачата тучами .носились вокруг конницы и с видом знатоков оценивали и всадников, и коней.