Девушка с пробегом
Шрифт:
Дружба дружбой, а девушку получает тот, кто первый её уболтал. Закон джунглей.
И ходит Давид, и смотрит Давид… То на Надю, то на её работы, на лица людей, в которые Соболевская вписывала то закат, то рассвет, то полнолуние…
Старик, в чье лицо вписали горный пик. И седые пряди, обрамляющие лицо — то ли волосы, то ли облака…
Что сквозит в этих странных морщинах-горных утесах? Мудрость? Старость? Поневоле стоишь и думаешь, и правда, что хотел сказать художник?
Девушка,
Интересно, чья это страсть в картине — натурщицы? Или художницы?
О, эта мысль — удачный повод снова глянуть в сторону Соболевской.
И что за пропасть — с каких пор Давиду вообще нужны поводы, чтобы посмотреть на женщину?
И все-таки почему к Соболевской подходит столько мужчин? Что это за магия такая? Не одному Огудалову Надя кажется магнитом? И что, они все не ощущают, что Соболевская — не для них?
Для него.
Почему для него-то? Где логика?
Почему вообще Давид с самого начала выставки чувствует себя будто слегка нездоровым, если отводит взгляд от Соболевской?
Что в ней такого?
Да ничего.
Ровным счетом ничего, что могло бы свести с ума.
Волосы — простые, темно-русые, распущены свободными волнами по плечам.
Черное платье — хорошо сидит на ладной женской фигурке, но очень простое, без изысков.
Лицо — ну, лицо. Ни тебе супер-чувственных губ, ни тебе томных, с поволокой глаз.
Все симпатично и просто.
Почему же глаза так и тянутся к ней?
Ну, правда, при прочих равных Давид Огудалов не смог сходу понять, почему его взгляд раз за разом возвращается к Соболевской, почему начинает прожигать недовольством висок очередного окрыленного Надиным творчеством поклонника.
Творчеством? Точно творчеством? Почему кажется, что мужики то и дело начинают поглядывать на её грудь.
Раньше, с любой другой девушкой, Давиду было плевать, потому что, ну, красивая грудь, почему бы и не посмотреть? А сейчас — хочется выжечь чертовы наглые глазища, которые смотрят на неё с подобными желаниями.
Странное ощущение.
И палиться не хочется, потому что это какое-то наваждение. Ну, оно же должно потом ослабнуть, да? Просто с гормонами какая-то ерунда творится.
Нет, это наваждение надо было купировать, вылечить, ну невозможно же было так дальше жить. Он не может пойти и закрутить роман с первой встречной художницей, у него все-таки планы, обязательства, и… Ну нет. Тем более, что именно с Соболевской последний месяц всеми правдами и неправдами Давида пыталась познакомить мать.
Да, у матери были свои причины, и вовсе не благоустройство сыновней личной жизни её беспокоило. Такими вот нехитрыми способами Тамара Львовна бунтовала против Моники, против планов Давида на переезд в Америку, которые он уже начал претворять в жизнь.
Поэтому совсем зашкаливающим стало количество красивых девиц, то и дело захаживающих в гости “на ужин”, когда Давид заезжал к матери, или которым надо было срочно показать город, и “милый, ну это дочка моего лучшего друга, неудобно с экскурсоводом, покатай её сам”.
Катал. По-разному катал, где-то на машине, где-то — на чем-то другом, если уж девочка и вправду симпатичная попадалась.
Но вопреки этому всему Давид не собирался поддаваться и оставаться в России, он уже два года готовил этот плацдарм к переезду, и уж тем более не собирался смотреть на Надежду Соболевскую как на что-то стоящее.
Ну, серьезно, что может предложить ему — дизайнеру с именем и собственным делом — простая художница, да еще и та, которую так настойчиво Давиду впаривает мать?
Ну, он же лучше знает, что ему нужно от женщины, так?
И…
И вот!
Стоит себе Давид Огудалов и как идиот смотрит то на картину, то на художницу, которую в другом конце выставочного зал снова терзает вопросами настырный Вознесенский. Вот не умеет Макс признавать свое поражение. Его уже отшили раза два, наверное. Ну, да, настойчивость — вот главное оружие.
А сам Давид в это время как пацан-девятиклассник пытается придумать, как бы ему заговорить с девушкой.
Заговорить!
Это же просто, сложил два-три слова, и даже если слова чушь — девушка, как минимум, посмеется над ними, контакт уже начнется.
А нет, не хотелось казаться идиотом…
Какие красивые у вас игры светотени…
Дурацкая фраза, такая банальная в качестве стартового комплимента художнице, и почему-то самому Давиду она показалась немыслимо пошлой, будто в каждом слове той фразы на самом деле пряталось “я хочу вас трахнуть немедленно, не сходя с этого места”.
И думалось Давиду, что Надя глянет на него и отвернется, возмущенная столь безыскусным и наглым подкатом, а она…
…Улыбнулась ему.
Это был конец, фаталити, апокалипсис.
Как можно мнить себя уже наевшимся “свободных отношений”, замахиваться на цель “построить семью” и вот так терять голову от одной только случайной улыбки?
Как можно вот так влипать и в то же время быть молодым самовлюбленным кобелем, который не выходит из дома без трех презервативов в кармане, а чувством собственного достоинства может сшибить с неба солнце?