Девушка с пробегом
Шрифт:
Черт возьми, он же еще думает, что я злюсь на него из-за собаки. И может быть, из-за его признания, которое было “не по правилам”.
— Давид, я все знаю, — устало произношу я, упираясь затылком в холодное стекло за моей спиной. Если бы оно могло охладить мой кипящий мозг. Ох если бы.
Огудалов замирает. Это настолько очевидно, что мне хочется расхохотаться. Горьким смехом, раздирающим душу в лохмотья.
Да-да, моя прелесть, теперь-то и ежу понятно, что тебя есть, в чем упрекнуть.
— Откуда, — на одном выдохе произносит он, — кто тебе сказал? Мама?
Я удивленно моргаю. А Тамара Львовна-то тут при чем? Она что, в курсе, что её сын вытворил с моей квартирой, чтобы “затащить меня в свою пещеру”? Это, по их мнению, адекватные способы решения проблем?
Давид же отшатывается от меня на несколько шагов и останавливается в проеме двери, впиваясь пальцами в косяк так, что костяшки белеют от напряжения.
— Я правда хотел сказать тебе сам, — невесело произносит он, глядя куда-то мимо меня, — я просто думал, что еще пара недель у меня есть. Что-то придумать. Решить.
— Что тут думать, радость моя, — отчаянно вою я, — не о чем тут думать. Не. О. Чем! Это за рамками простительного.
— Надь, я ведь могу объяснить, — Давид снова шагает ко мне, но останавливается не пройдя и полшага, — я понимаю, тебе есть на что злиться, но…
Когда у него такие виноватые глаза — мне становится еще хуже. Никуда ведь не денешь то, что я его люблю. Просто я чокнутая. И в старости, наглаживая своего сорокового кота, я буду вспоминать эти виноватые глаза Давида Огудалова и думать о том, что ничего красивее в жизни не видела.
— Злиться? — Я дергаю подбородком, перебивая, — Нет, малыш, я не злюсь. Со мной злой можно иметь дело. Я, мать твою, в ужасе от того, что ты сделал. И вот это уже финиш.
— В ужасе? — медленно повторяет Огудалов. — Ты действительно хотела сказать именно это? Не что-нибудь другое? Потому что, как мне кажется — это немного неадекватная реакция на…
— Неадекватная? — Я соскакиваю с подоконника, скрещиваю руки на груди. — Ты затопил мне квартиру, подставил меня на такие деньги, лишь бы я к тебе въехала, и считаешь, что быть в ужасе от осознания, что две недели спала в одной постели с психом — это неадекватная реакция?
Тишина встает между нами, будто плотная прозрачная стена. И Давид смотрит на меня недоверчиво, щурится, будто взвешивая каждое мое слово на каких-то внутренних весах.
Я кошусь на часы, так, на всякий. Сорок минут до критической точки. А быстро мы управились, мне казалось, что я больше времени с мыслями собиралась.
— Знаешь, богиня, — глухо и раздраженно произносит Огудалов, убирая руки в карманы брюк, — когда я тебе предлагал придумать более убедительный повод для расставания, я не предполагал, что ты поймешь это так буквально.
30. Игра по правилам и без
— У меня доказательства есть, — пальцы мои стискивают в кармане плаща эту идиотскую пуговицу.
Мне кажется, что я разоблачаю не его. А себя. Ведь это мне сейчас задохнуться тоской и не говорить ни слова. Все лучше, чем умереть, как только он окажется за дверью моей жизни.
— Ну, отлично, — Давид раздраженно кривится, а потом разворачивается и исчезает где-то в глубине моей квартиры.
Я не успеваю опешить от такого наглого ухода от разговора. Потому что Давид возвращается. Со стулом.
Ставит его напротив меня “задом наперед”, усаживается, опускает локти на спинку стула, а подбородком упирается в переплетенные пальцы.
— Ну давай, любимая, — мрачно улыбается, глядя на меня, — я тебя слушаю. Внимательно.
Любимая. Нет, он, кажется, и не собирался следовать моим правилам. Все равно все делает так, как ему хочется. И во всем мы делаем так: я черчу границу — он её стирает. Он пытается устанавливать для меня правила игры — и я тоже не желаю им подчиняться.
Так почему же мы до сих пор вместе?
Почему вплавляемся друг в друга только крепче?
Даже сейчас, когда я знаю, что он сделал, и нахожу, что это слишком отчаянный ход в нашей одной небольшой войне — почему мне так сложно от него оторваться?
Может быть, потому, что на самом деле мы слишком одинаковые в принципиально важных вещах. Оба умеем отличать важное от шелухи. Оба — не допустим сомнений в партнере. Оба — слишком циничны, чтобы ссориться из-за невымытой сковородки или того, что я не люблю краситься, а он — вечно разворачивает зубные щетки строго в направлении “на запад”. А еще мы оба — насмерть друг другом больны.
Расходимся мы только в смешных мелочах, в вещах не принципиальных. И не такая уж и большая — эта наша разница в возрасте.
Вот только в одной принципиальной вещи все-таки мы не совпадаем.
Не все средства хороши на войне.
— Надь, я все еще слушаю, — настойчиво напоминает о себе Давид.
Я вытягиваю из кармана пуговицу, пытаясь наскрести в себе силы на то, чтобы заговорить. Давид берет её из моих пальцев, крутит, вертит, задумчиво рассматривая. Кажется — тоже узнает, если я верно понимаю тень, пробежавшую по его лицу, но это все равно никаким местом не походит ни на раскаяние, ни на предчувствие разоблачения.
— И? — Огудалов вздыхает. — Я все еще нихрена не понимаю, богиня, какие подсказки мне в этой игре полагаются.
— Ну это же твоя пуговица, ты не будешь спорить? — Хороший вопрос для начала. Задавать его непросто, но получается. Все, поехали, ни шагу назад, стоять на своем, пока он чистосердечно не признается.
Давид пожимает плечами.
— Да, кажется. Цвет, форма, бренд — есть у меня такое пальто. Дальше что?
— А то, что эту пуговицу нашла моя соседка в их квартире, — я дергаю подбородком к потолку, чтобы уточнить, о какой именно соседке идет речь, — если хочешь, она это подтвердит. И как ты это объяснишь?