Девушка с пробегом
Шрифт:
— Нет, мы не можем это оставить, — сообщил мне тогда мозг тоном завзятого бухгалтера — у нас и так трат хватает, нам не до собак.
А язык у меня такой непослушный и независимый, выдал вчера драматичный вздох, и произнес: “Ладно, Алиса, но гулять с собакой будешь ты”.
Хотя я ведь знаю, что надолго Лисы не хватит, и все-таки это счастье будет мое…
Вот только то, что я не отказала Лисе, не означает, что на Давида я вчера на рассердилась. Ну нельзя же так. Без объявления войны — взрывать на моей территории такую вот бомбу.
И все-таки сейчас смотрю в его
— Собака не плоха, радость моя, — устало сообщаю я, — плохо, что ты не понимаешь, что вот такие вещи надо было бы согласовать со мной.
— Ты бы отказалась, — невозмутимо качает головой Давид.
— И это твое объяснение? — сухо уточняю я. — Ты подарил моей дочери собаку, не спрашивая у меня, потому что я бы отказалась?
Он ведь прав. Ведь спроси он у меня, я бы отказалась. Потому что щенок той-терьера — слишком дорогая игрушка, потому что собака — это геморрой, похлеще черепахи, потому что… Да потому что!
— Я подарил твоей дочери собаку, потому что она сама призналась, что мечтает о собаке, — парирует Давид, — именно такой породы. А у меня была знакомая заводчица, она мне подарила щенка бесплатно.
Ага, бесплатно. Вот они — россказни для того, чтобы успокоить совесть интеллигентной нищебродки.
— С картой прививок и родословной? — придирчиво уточняю я
— Да, почему нет? Мы давно и крепко дружим, — невозмутимо врет мне Огудалов.
И ведь с гитарой, подаренной Лисе буквально через день после переезда, была та же история.
Это моя старая гитара, Надя, я на неё ни копейки не потратил.
Даже сыграл ведь, для убедительности. Лишний раз продемонстрировал, какие у него умелые пальцы, и что им можно найти применение не только в постели. И пусть я-то все равно ему не поверила, я-то видела, что он врет, чтобы не смущать меня денежным вопросом, а Алиска впечатлилась и начала просить Давида Леонидовича показать ей пару аккордов.
Уже на следующий день Давид Леонидович стал Дэйвом…
Вот и сейчас он тоже врет. Я ведь уже точно могу это определить. Я наблюдательная. У него глаза немножко влево от моего лица соскальзывают. Хотя ладно, не сама суть его вранья важна.
— Милый, мы с тобой живем две недели. Почему ты вдруг решил, что можешь решать такие вещи без согласования со мной? Ты разве не понимаешь, что собака — это геморрой? Я даже не говорю сейчас про то, что под неё надо выстраивать ритм жизни. Тем более, что ты же подарил породистую псину, а породистая собака — это точно финансовая дыра, которая мне сейчас совсем не нужна. Это, блин, корма. И ветеринар. И до черта всего, что я совсем не уверена, потяну ли.
Две недели. Проговорила и сама офигела от этого. Когда мы успели? Пролетели как один миг, местами нервный, местами дурацкий, но какой-то ужасно теплый и солнечный
Но ведь боюсь же.
— Но мы-то потянем, — невозмутимо возражает Давид, — ты кормишь свою черепаху? Окей, я буду кормить Лилит, ведь это мне приспичило подарить её Алисе.
Лилит. Господи, с утра не могу проораться с этого имени еврейской демоницы, которое моя дочь дала смешной худенькой псинке с проникновенной мордой.
Так, не отвлекаться, Надежда Николаевна.
— Мы с тобой договаривались, что не будем вести речь ни о каких “мы”, — напоминаю я, — ведь рано или поздно мы с тобой закончимся. А собака останется Алисе, а значит — на мне. Или что, заберешь её с собой?
Давид молчит и смотрит. Минуту, две, три… Мне уже надо выходить, я уже приду на собрание с опозданием на пару минут.
— Знаешь, ты так верно сказала, мы живем вместе уже две недели, — негромко произносит он наконец, — и, кажется, именно такой срок ты мне давала? Две недели, и я, мол, перестану тебя хотеть и убегу в страхе. А меж тем мы работаем вместе, я все сильнее обожаю тебя, твою дочь, черепаху твою тоже. Даже при том, что он у тебя тварь кусачая. Все равно. Только одно у меня в печенках, Надь. Что ты никак не можешь в нас поверить. И вот скажи, что мне надо сделать, чтобы это все-таки произошло?
И вот на этой фразе из меня как будто воздух откачивают. Я сдуваюсь, теряю силы вести этот спор дальше совсем. Ведь согласно собственному неписаному кодексу уже одного этого заявления достаточно, чтобы мне все-таки отчалить от этого причала.
Ведь он все-таки заговорил о чувствах. А я просила этого не делать.
27. Слишком хорошо
— Нам нужно расстаться, — вырывается из моего рта прежде, чем я соображаю, что это не время и не место для таких разговоров.
— Нет, не нужно, — возмутительно спокойно качает головой Огудалов.
— Я тебя предупреждала, что никакой этой вот болтовни. Никаких разговоров о чувствах.
— Ты думаешь, я сейчас буду извиняться и говорить, что случайно вырвалось? — насмешливо переспрашивает Давид, а затем отстегивается, тянется ко мне, сжимает своими горячими ладонями мои щеки. — Не-а, не буду, богиня моя. Могу повторить.
От его горячего дыхания на моем лице можно испариться.
— Не надо повторять, — отчаянно пищу я. Дурочка. Сама понимаю, что замороченная дурочка, а все равно сейчас нифига я не сильная и самоуверенная.
А ведь должна быть! Я, между прочим, клялась, что никому в жизни так на себя влиять не позволю.
Хотя… До него вот так никто и не влиял. Ни даже Паша, а уж тем более — ни Верейский.
— А я повторю, — шепчет Давид, и я вижу, ему в кайф, как меня тут размазывает его словами, — я тебя обожаю, Надя. О-бо-жа-ю. Могу повторить по буквам. По звукам. Тысячу раз. Я не стесняюсь. Слышишь? Каким ухом не слышишь? В какое повторить?