Девушка с пробегом
Шрифт:
— Значит, после вашей гулянки отведи Лису и дождись, пока приедет мама. И можешь не задерживаться.
Если кому-то вдруг почудилось, что я выпроваживаю бывшего мужа со своей территории — нет, вам не почудилось. Выпроваживаю.
Нет, я, конечно, была рада, что за квартирой нашлось кому присмотреть, пока я сбегала от Огудалова — жильцов даже на месяц было пускать жалко, с новым-то ремонтом. Но все-таки даже бывшего мужа в свою пещеру, да еще и обустроенную моим неандертальцем, мне было пускать немного жалко. Я сама еще не намедитировалась на этих высоких плетеных стульях у окна в кухне. А скоро мне на них уже и залезать-то будет не очень рекомендовано.
— Надеюсь, баб своих ты ко мне не водил? — нудно ворчу я, пользуясь тем, что Алиска чуть отбежала вперед, чтобы Лилит снюхалась с очень обаятельным столбиком.
— Нет, мы же договаривались, — возмущается Паша, — и вообще, Надя!..
— Я уже тридцать четыре года как Надя, — бурчу я.
— Вообще-то тридцать пять, — радостно сообщает мне Паша, — с днем рожденья, Надя.
Чего? Я удивленно кошусь на календарь в телефоне, и до меня доходит — да. Реально. Двадцать первое, мать его, мая. Мой день рождения…
Мда, Надя, старость — не радость, маразм — не оргазм. А все туда же — молодых да горячих подцепить норовишь…
Реально забыла… Наверное, потому что слишком много всего на меня свалилось одним скопом. Выставка, Огудалов, ребенок…
Судя по офигевшей мордашке услышавшей Пашино поздравление и обернувшейся Алиски — она забыла тоже. А мама — мама всегда меня только вечером поздравляет, когда испечет что-нибудь настолько шоколадное, чтобы у меня все и везде слиплось. Ирка не звонила — но она знает, что у меня выставка сегодня
— Спасибо, Паша, — осоловело киваю я и ползу в сторону автобусной остановки.
История из разряда “лох — это диагноз”. Хотя я свои дни рождения любила только в детстве, когда шарики, колпачки, полный дом одноклассников. Маму мою мне уже сейчас немножко жалко за те безумства. Хотя сейчас, сама устраивая все эти непотребства Лисе, я лично кайфую, хотя и устаю ужасно после них. Зато мои дни рождения я особо даже не праздную. Ну, съедим мы с мамой тортик, и все…
Были подруги — много на самом деле, но как-то так вышло, что еще после первого моего развода я сама перестала поддерживать с ними связь. Молодая была. Впечатлительная. Не хотела завидовать чужому семейному счастью. Самодостаточность как весьма полезное качество я развила несколько позже. И остались знакомые, которые несколько раз в год заезжали в гости, но на дни рождения мои попадали редко. И как-то не особо меня радовали “эти дни”, будто в них исчезла острота и свежесть радости и осталась только формальность. Нет, Иришка пару раз даже устраивала мне “вечеринки-сюрпризы”, собирая туда всю нашу дальнюю родню, но как-то не то это было.
И почему-то настроение вдруг ужасно испортилось, и только усевшись в свой автобус и закрыв глаза, мне удалось отстраниться от этого раздражения. В конце концов, ради ребенка — никаких психозов, Надя. Ну, день рождения. Ну и что? Не хочешь ты его праздновать — значит, не будешь. Тоже мне, беду придумала.
И все-таки какое-то плохое предчувствие меня сверлит вплоть до того момента, как я являюсь в галерею — на час раньше, чтобы успеть привести себя в порядок перед тем, как торговать лицом.
— Наденька, чудесно выглядите, прямо светитесь, — доброжелательно сообщает мне Тамара Львовна, в этот раз решившая навестить меня лично.
Ага, свечусь… Лампочка, блин. Ладно, я всем довольна, в конце концов, я же знаю, что Огудалова была очень рада услышать про будущего внука. Это было довольно неожиданно, но факт!
Час пролетает незаметно. И я сама не замечаю, как он заканчивается, и я уже оказываюсь перед неожиданно приличной толпой поклонников моего искусства. Режу ленточку, символично отделяющую мои залы от других, толкаю благодарственную речь в духе “Ужасно рада, что вы пришли, не забудьте, что наслаждаться искусством можно, конечно, бесплатно, но если вы купите картину — художник и его дети скажут вам спасибо”.
Мои обязанности после этого заключаются в том, чтобы ходить по залам, отлавливать заинтересованных в моих картинах гостей и толкать им что-то ужасно интересное об истории создания моих шедевров.
Я как никогда рада своим обязанностям. Там, стоя перед гостями, я шарила по лицам и пыталась найти Давида. Шарила, шарила, не находила и оправдывала себя тем, что он, наверное, где-то позади основной толпы.
Но вот, пожалуйста, — я делаю два круга по своим трем залам и понимаю — нет, его тут нет.
Макс — вот он, стоит, медитирует на одну из картин.
Боже, Ольга — бывшая жена Огудалова — и та здесь и, завидев меня, радостно сияет улыбкой.
А его самого — нет!
Может, дела?
Хотя нафиг мне страдать и задаваться вопросами, если у меня тут есть все ответы.
К Ольге я подхожу, наверное, слишком неожиданно, впрочем её улыбка на лице от этого менее лучезарнее не становится. Мы расходились тогда вполне дружелюбно и на ты. Я даже удивилась, что это вообще возможно.
— Скажи, Огудалов куда-то по работе отъехал?
Ольга немножко зависает, моргает целых три раза перед тем, как ответить.
— Нет, — наконец качает головой она, — у нас на момент подписания сделки не было неоконченных, закрепленных за ним заказов.
В моей груди что-то замирает и гулко обрывается…
Ну действительно, с чего я взяла, что он придет? С чего я взяла, что он вообще решит присутствовать?
— Сделки? — повторяю я, просто зацепившись разумом за это слово.
— Ага, — радостно кивает Ольга, — он-таки продал мне свою долю в фирме. Я теперь — большой босс и генеральный диктатор, можешь себе представить?
Могу. Очень даже могу.
А еще я могу себе представить, что это значит для меня. Ведь вполне очевидно, что Давид продавал фирму, чтобы заиметь стартовый капитал и чтобы в России его ничего не держало.
Его здесь нет. И фирму он продал.
И это значит только одно — он все-таки выбрал. Не меня.
С днем рожденья, Наденька…