Девушка с пробегом
Шрифт:
Вот что я делаю, мой хороший. Ты — против?
Он… Кажется — нет…
Кто-то похищает у меня с добрый десяток минут в моей жизни.
Я нахожу себя на коленях у Дэйва, в плену его жадного рта, что то и дело соскальзывает с моих губ на шею, а потом возвращается обратно. В воздухе — с запахом мужского парфюма тесно переплетается дурманящий запах роз — оказывается, они пахнут. Никогда не замечала, пока не беременела. Хотя, тут их столько — рассыпаных и по полу, и по свободным сиденьям, что я бы, наверное, в любом случае учуяла.
Я не знаю, когда я успела тут оказаться — на этих коленях Давида Огудалова. И когда его ладони успели лечь мне на бедра и даже уползти своими поглаживаниями дальше.
— Аполлон мой, мы же не начнем наш медовый месяц прямо в лимузине? — хихикаю я.
— Какая жалость, что ты против, — суперэротичным тоном шепчет мне Дэйв, прикасаясь губами к мочке моего уха, заставляя томление лишний раз шевельнуться под моей кожей. Все-таки он сводит меня с ума — этот потрясающий мужчина.
Самое драматичное в этой истории то, что я совсем не против. И никаких сил препятствовать ему, продолжать на него обижаться у меня нету.
Я готова капитулировать. Теперь уж — навсегда. Ну — или до следующего его косяка.
Мотор лимузина мерно ворчит, мы явно куда-то едем.
— Не скажешь, куда мы направляемся? — с интересом уточняю я.
— Кажется, в ресторан, — откликается Давид, переползая своими ладонями мне на спину, — знакомая посоветовала чудный ресторан с молекулярной кухней. Так что если тебе захочется мороженое со вкусом свеклы или копченой клубники — мы сейчас попробуем, а потом возьмем их контакты. Кажется, доставка у них тоже есть.
Ишь ты, какой подготовленный явился. Мне даже интересно стало, что же это за копченая клубника такая.
— Ты не был на выставке, — недовольно ворчу я. Честно говоря, я бы хотела, чтобы он увидел. Говорят, самое последнее дело — показывать тому, кто тебя вдохновляет, насколько он для тебя оказался важен. А я хотела. Вскрыть, так сказать, все карты до конца. Сама не знаю, зачем мне это — наверное, я просто не люблю недоговорок. И раз уж я сказала ему, что его люблю — согласна напоминать ему об этом регулярно.
— Да был, — Давид смущенно улыбается, не раскрывая глаз, — мама вчера сделала эксклюзивное посещение, для меня и Майкла. Он вообще-то не хотел появляться на публике, но когда увидел картины — решил остаться на аукцион. Хотя я и не сомневался, что он тебя оценит.
— И что ты думаешь? — не удерживаюсь я. Душа раскрыта нараспашку. И так нельзя, я знаю, в раскрытую душу больней приходятся удары, но все-таки.
— И ты для меня — космос, Надя, — Огудалов чуть ухмыляется, но все еще выглядит смущенным, — моя личная бесконечность, которую я никогда не устану познавать.
— Какой же ты все-таки подхалим, Огудалов, — смеюсь я, — кстати, откуда ты вообще узнал, что из всех критиков мира я предпочту узнать мнение именно Боде? Или ты не знал и зазывал его просто так? И про день рождения? У мамы?
Да, я хочу знать подробности.
— Я не сдаю свои источники, — фыркает мое наглое чудовище, а потом бесстыже щурится и сознается, — я вообще-то с пристрастием допросил твоего мужа на предмет твоих пристрастий. И вообще — имел виды на еще парочку искусствоведов в Америке, но на Боде сделал основную ставку. И она сработала.
— Ты допрашивал Пашу? — удивленно переспрашиваю я.
Сложно поверить, что ревнивый Давид Огудалов общался на личные темы с моим бывшим муженьком, который вообще-то тоже глазиком дергал даже на мысль о том, что у меня вообще бывают любовники? И все вышли живыми? Никто не умер от ревности? Ну надо же, какие чудеса в жизни случаются.
— Ну не к Верейскому же съездил в его СИЗО, — весело откликается Огудалов.
— Знаешь, когда я говорила про решение вопросов с Америкой, я все-таки чуть-чуть другое имела ввиду, — осторожно произношу я.
— Я знаю, — с лица моего Дэйва сползает это напускное веселье, и становится видно, что он вообще-то напряжен и обеспокоен, — но ты сказала, что в Америке — только я имею перспективы. Хотя на самом деле твои перспективы даже шире, мечта моя.
— Мечта-а-а, — я тяну это обращение, смакуя его звучание, — мне очень нравится, утверждаю, Огудалов. Больше никаких богинь. Только мечта.
— Я согласен, — тепло вздыхает Давид, и у меня в груди сердце снова сладко выгибается в очередном акробатическом этюде.
— Значит, ты хочешь, чтобы… — я не договариваю, хочу, чтобы эту фразу он закончил сам. И он кивает, подхватывая.
— Я хочу, чтобы твое и мое будущее было у нас на двоих общим, Надя, — осторожно произносит Давид, явно старательно выбирая самые красивые формулировки, — ты, я, наша жизнь, наши дети… Никакой другой судьбы мне не надо.
— И ты наконец начнешь меня слушать? — ехидно уточняю я. В конце концов, с ним у нас все было по методе “я говорю, Огудалов слушает — и делает ровно наоборот”.
— Я начну тебя слышать, — поправляет Давид, — по крайней мере буду стараться, но ты напоминай, если я вдруг про это забуду. В конце концов, я хочу семью именно с тобой, и ни с кем больше.
— Ни с какой Моникой? — не удерживаюсь ревнивая я, а Огудалов смотрит на меня с укоризной. Я не веду и ухом.
— Никакая Моника мне тебя не заменит, — сообщает Дэйв тоном “ну, это же очевидно” и замолкает, забираясь мне пальцами в волосы и притягивая мое лицо ближе к своему.