Девушка с Рублевки
Шрифт:
В больницу к Пенкину я добралась часам к двум. По случаю праздничных дней посещения были разрешены с утра до вечера. Раскатистый голос шефа я услышала еще в коридоре – он что-то кому-то доказывал. Не настолько он плох, как меня вчера пугал завотделением!
– Здравствуйте! Виктор Алексеевич, а я к вам. Вижу, вы в порядке?
– О, Лариса! Привет, заходи! – Шеф полусидел-полулежал на подложенных под спину подушках и так обрадовался, что мне захотелось оглянуться: может быть, за спиной еще кто стоит, кому он рад? – А мы тут с мужиками
– Вить, да кому она нужна, эта твоя правда? – досадливо махнул рукой мужичок (вторая рука у него была забинтована), сидевший на своей кровати слева от Пенкина. – Молодым абсолютно плевать, были ли на самом деле герои-панфиловцы или их военные идеологи выдумали. А старикам, которые на вере в эти мифы войну выиграли, вся эта выкорчевка, за которую ты ратуешь, ножом по сердцу!
– И что теперь? Продолжать врать, поддерживать эти мифы, замалчивать и извращать историю? – завелся Пенкин.
– Виктор Алексеевич, давайте, я вам отдам что должна и пойду, – сбила я накал спора.
– Ой, извини, увлекся. Садись.
Я села на стул у кровати шефа и стала вынимать из сумки то, что принесла больному.
– Вот, я вам апельсинов купила. И пирог, теплый еще. И телефон ваш у меня, и бумажник. Я забрала вчера, чтобы не потерялись, а маме вашей отдать забыла.
– И хорошо, что забыла! – Шеф отвлекся от апельсина, который сцапал первым делом и уже принялся чистить. – Моей маме бумажник лучше не оставлять.
– Только я кое-что оттуда потратила: санитарке заплатила и за такси.
– А я-то думаю, с чего они вчера вечером и сегодня с утра вокруг меня шуршат-стараются! И постель перестелили, и в туалет на каталке отвезли! А это ты им заплатила.
Мне показалось, что шеф недоволен, что я без спросу распорядилась его деньгами, и поспешила объяснить, что заведующий сказал, мол, уход требуется и сиделка.
– У вас был очень плохой нарыв, и врач опасается септического заражения. А Эмма Валерьевна сказала, что у нее давление и чтобы я сама все устроила.
– Ну и молодец! – похвалил шеф то ли меня, то ли свою матушку, нажимая кнопки телефона. – Черт, разрядился. А с чем пирог?
– С рыбой.
– Завари мне чаю, а? Сулейман, можно у тебя чаю взять?
Шеф отложил телефон, распотрошил пакет с пирогом и уже ел, роняя крошки на одеяло. А я пошла мыть его стакан с остатками больничного чая, раковина была тут же, в углу палаты. Кроме Пенкина и мужичка, что с ним спорил, было еще трое больных: тучный дед, которого шеф назвал Сулейманом, худой дядька с ободранным лицом, хмуро изучавший потолок, и раскосый парень, то ли казах, то ли калмык, решавший кроссворд. С молчаливого согласия деда Сулеймана я воткнула в розетку чайник, согрела воды и заварила шефу чаю.
– Спасибо. Вкусный пирог. Сама пекла?
– Купила, – зачем-то соврала я. – Что говорят врачи, когда вас выпишут?
– Говорят, минимум две недели мне тут торчать. Хотя фиг им, я раньше отсюда сбегу. Номер же надо доделывать, про Тунис отписываться, а я тут валяюсь!
Действительно, а я и забыла. Первый номер журнала, который наша редакция только при мне собирала целый месяц, был почти готов. Специально оставили свободными три полосы под статью о Тунисе, и шеф собирался выпустить номер к середине мая.
– Ну куда же вы, больной, побежите! Выздоравливайте, за вас кто-нибудь напишет.
– Кто напишет? Ты, что ли? – Шеф даже жевать перестал.
«А хотя бы и я. А Сан Саныч отредактирует», – подумала я и сказала:
– Ну, Сан Саныч, например. Я с ним поделюсь впечатлениями, он запишет...
– Могу представить эти перлы! – фыркнул Пенкин, разбрасывая крошки от пирога теперь уже вокруг кровати. – Тут ведь не просто впечатления нужны, что видишь, о том и поешь. Тут сравнения нужны, параллели, аналогии, отличия Туниса от других стран, от других культур. Мне, например, есть с чем сравнивать. А вам с Сан Санычем?
– Ну, тогда сами напишете, прямо здесь, а я наберу, – не стала я спорить.
Чего это нашло на моего шефа? И тут мне стало смешно – поняла. Пенкин выпендривался. Работал на публику. И публика внимала. Мужик-спорщик смотрел на шефа уважительно, хмурый дядька перестал созерцать потолок и теперь разглядывал Пенкина, калмык-казах забыл про кроссворд и чуть ли не ушами водил от любопытства. Да, ребята, повезло вам! Среди вас затесался великий журналист, и вы допущены, можно сказать, в закулисье масс-медиа. Ладно, хочет выпендриваться – его дело. Только без моего участия.
– Ладно, Виктор Алексеевич, мне пора. – Я стала собираться.
– Завтра во сколько зайдешь? – начальственно бросил шеф.
– Не знаю, как смогу. У меня очень много дел, и в квартире ремонт.
– Ларис, найди время, а? Принеси чего-нибудь вкусненького, а то я после тунисских разносолов это больничное есть не могу!
И тут мне шефа стало жалко. Бедный! Если я все утро хожу, никак мозгами из этой африканской сказки не вылезу, то ему каково! Было: солнце, море, шикарная еда и масса впечатлений. Стало: больница, каша с рыбой и пятеро больных мужиков в одной палате. И все храпят небось! Такой контраст, что жить не захочешь! А он держится да еще ерепенится!
– Хорошо, я зайду. И что-нибудь принесу. Сок вам купить?
– Купи, – кивнул шеф. – И воды купи. И буженинки. Вот тебе триста рублей. Хватит?
– Хватит. – Я взяла деньги и встала. – До свидания, выздоравливайте.
– Лариса! Почему же вы мне не сообщили, что идете к Вите? Я бы сказала вам, что ему нужно принести. Витя, почему у тебя телефон отключен? Все утро звоню – бесполезно!
В дверях стояла монументальная мамаша Пенкина. О нет! Ну почему бы мне не уйти несколькими минутами раньше. Глядишь, и разминулись бы.