Девушка с жемчужиной
Шрифт:
— Принеси мне шкатулку, — тихо сказала она. В ее словах был металл, которого я раньше никогда не слышала: запрет входить в мастерскую был для нее невыносимо унизителен. Она часто говорила резко, даже кричала на меня, но этот тихий, сдержанный голос был гораздо страшнее.
Я слышала, что он занят на чердаке. Я даже знала чем — он растирал ляпис для синей юбки.
Я взяла шкатулку и подала ее Катарине, оставив жемчуг на столе. Не сказав ни слова, она унесла ее вниз. Корнелия опять потащилась за ней, как кошка, ожидающая, что ее сейчас накормят. Она пойдет в большую залу и переберет все свои украшения, чтобы узнать, не пропало ли еще
Но гребня в шкатулке она не найдет. Я знала, где он.
Я не пошла с Катариной, а поднялась на чердак. Он посмотрел на меня с удивлением, и на минуту толкушка повисла над чашей. Но он не спросил меня, зачем я пришла, а опять взялся толочь ляпис. Я открыла сундучок, где хранила свои пожитки, и развернула носовой платок, в который был завернут гребень. Я не так уж часто на него смотрела: в этом доме мне не только не подобало его носить, но даже не хотелось им любоваться. Он слишком напоминал мне о том, чего у меня никогда не будет. Но сейчас я внимательно в него вгляделась и поняла, что это не бабушкин гребень, хотя и очень на него похож. Его зубья были длиннее и более сильно изогнуты; кроме того, поверху у него шли маленькие зазубрины. Этот гребень был лучше бабушкиного, но ненамного.
«Увижу ли я когда-нибудь бабушкин гребень», — подумала я. Я так долго сидела на постели, положив гребень на колени, что он опять перестал работать и спросил:
— Что случилось, Грета?
Он говорил мягким голосом, и это помогло мне воззвать к его помощи:
— Пожалуйста, помогите мне, сударь.
Я сидела на постели в своей чердачной комнате, пока он разговаривал с Катариной и Марией Тинс, пока они искали бабушкин гребень в одежде Корнелии и среди игрушек. В конце концов, Мартхе нашла гребень в большой раковине, которую им подарил булочник, когда пришел за своей картиной. Тогда-то Корнелия, видимо, и подменила гребень у меня на чердаке, где в это время играли девочки, и спрятала мой гребень в первое подвернувшееся место.
Корнелию выпороли, но сделала это Мария Тинс. Он заявил, что наказывать детей не входит в его обязанности, а Катарина просто отказалась, хотя и знала, что Корнелия заслуживает наказания. Мартхе мне потом сказала, что Корнелия не плакала во время порки, а презрительно улыбалась. Ко мне на чердак пришла опять же Мария Тинс.
— Что ж, девушка, — сказала она, опираясь на стол для красок, — наделала же ты дел.
— Я ничего не делала, — возразила я.
— Это верно, но ты нажила врагов. У нас никогда не было столько неприятностей из-за прислуги. — Она усмехнулась, но не очень весело. — Но он тебя по-своему поддержал, а это важнее, чем то, что на тебя будут наговаривать Катарина, или Корнелия, или Таннеке, или даже я.
Она бросила мне бабушкин гребень. Я завернула его в носовой платок и положила в сундучок. Затем я повернулась к Марии Тинс. Если я не спрошу ее сейчас, я никогда не узнаю. Может быть, она мне скажет.
— Сударыня, пожалуйста, что он обо мне сказал?
Мария Тинс посмотрела на меня так, словно знала всю мою подноготную.
— Только не возносись, милая. Он про тебя почти ничего не сказал. Но все и без слов было ясно. То, что он спустился вниз и занялся этим делом, говорило само за себя — моя дочь поняла, что он на твоей стороне. Хотя он упрекнул ее только в том, что она плохо воспитала детей. Очень ловкий ход —
— Он сказал ей, что я… помогаю ему с красками?
— Нет.
Я постаралась скрыть разочарование, но, видимо, сам мой вопрос все ей объяснил.
— Но я ей сказала — как только он ушел, — добавила Мария Тинс. — Куда это годится — чтобы ты от нее пряталась и делала что-то за спиной хозяйки дома?! — Эти слова вроде как звучали мне упреком, но потом она пробурчала: — Мог бы вести себя и достойнее.
Она умолкла, видимо, пожалев, что высказалась слишком откровенно.
— А что сказала хозяйка?
— Она, конечно, не обрадовалась, но она больше боится его гнева. — Помолчав, Мария Тинс добавила: — Но есть еще одна причина, почему она не придала этому большого значения. Она опять беременна.
— Опять? — не удержалась я. Мне было непонятно, зачем Катарине столько детей, когда у них так мало денег.
Мария Тинс нахмурилась:
— Придержи язык, девушка.
— Извините, сударыня. — Я уже пожалела, что у меня вырвалось это слово. Кто я такая указывать, сколько им иметь детей? — Доктор смотрел ее? — спросила я, чтобы загладить свою вину.
— Ей это не нужно. Она и так знает все признаки. Не в первый раз! — На минуту лицо Марии Тинс выдало ее тайные мысли — она тоже не понимала, зачем нужно столько детей. Потом она посуровела: — Иди занимайся своими делами и старайся держаться от нее подальше. Можешь ему помогать, но не надо, чтобы это бросалось всем в глаза. Не так-то уж прочно твое положение в этом доме.
Я кивнула, глядя на ее старческие руки, которыми она уминала табак в трубке. Потом зажгла ее и затянулась. И опять усмехнулась:
— Видит Бог, у нас никогда не было столько неприятностей из-за прислуги.
В воскресенье я отнесла гребень домой и отдала матушке. Я не стала ей рассказывать про то, что случилось, — просто сказала, что служанке не подобает хранить такую дорогую вещь.
После случая с гребнем отношение ко мне в доме заметно изменилось. Больше всего меня удивила перемена в обращении Катарины. Я думала, что она будет придираться ко мне еще больше, чем раньше, — давать еще больше работы, ругать по всякому поводу и всячески отравлять мне жизнь. Но она как будто стала меня бояться. Она сняла ключ от мастерской со своей драгоценной связки и отдала его Марии Тинс. Больше она не запирала и не отпирала для меня мастерскую. Она оставила свою шкатулку в мастерской, и когда ей что-нибудь оттуда было нужно, посылала за этим мать. Катарина всячески избегала меня, а я, заметив это, тоже старалась держаться от нее подальше.
Она ничего не говорила по поводу моих занятий красками. Наверное, Мария Тинс убедила ее, что с моей помощью хозяин станет работать быстрее — чтобы содержать ребенка, который должен был родиться, и тех, что уже были. Она приняла к сердцу его упрек в плохом воспитании детей, что, в конце концов, было ее главной обязанностью, и стала больше проводить с ними времени. Она даже начала учить Мартхе и Лисбет читать и писать, в чем ее поддержала Мария Тинс.
А в той перемена не была такой заметной, но она тоже стала обращаться со мной с большим уважением. Конечно, я оставалась просто служанкой, но она не так пренебрежительно ко мне относилась, как иногда к Таннеке. И не игнорировала мои слова. Она, конечно, не спрашивала моего мнения, но я перестала чувствовать себя совсем чужой в этом доме.