Девушка со снайперской винтовкой
Шрифт:
Через месяц после празднования дня моего рождения мы простились, я уходила на военную службу.
Теперь уже не помню, когда прервались наши с Таисией Валерьяновной отношения, как и почему это произошло. Вернувшись после войны домой, я узнала, что театр уехал из Уральска, но никто ничего не знал о нем. О Таисии Валерьяновне тоже ничего не могли мне сказать. А я, поглощенная сначала военной службой, затем послевоенным обустройством собственной жизни, как бы отдалилась от всего прошлого, в том числе и связанного с Таисией Валерьяновной… Временами я начинала скучать о ней, появлялось желание найти ее, но я не представляла, как это сделать, и все оставалось по-прежнему. Со временем желание увидеть Таисию Валерьяновну возникало все чаще и чаще. Однако
К сожалению, многие вещи начинаешь понимать слишком поздно, когда уже ничего нельзя ни изменить, ни исправить.
К счастью, мы все-таки встретились, когда я уже и не надеялась на это. Однажды, это было в конце 70-х годов, поехали мы с моей сестрой Таней в Ленинград, она в командировку, а я решила использовать оставшиеся от отпуска дни и немного отдохнуть от моей сумасшедшей работы. Мы много ходили по музеям, театрам. В один из дней решили сходить в Театр музыкальной комедии, слышали, что там хорошая труппа. Приходим в театр, покупаем программу, открываю ее и вижу: «Т. В. Кульчицкая, заслуженная артистка Карело-Финской АССР». Почти кричу: «Таня, это она, Таисия Валерьяновна!»
Да, это была она, мой добрый, дорогой друг! Как часто я вспоминала ее, как хотелось мне увидеть ее, и вот сбылось. Я разволновалась до такой степени, что долго не могла сообразить, что же мне теперь делать. Наконец нашла какой-то клочок бумаги, дрожавшей от волнения рукой написала записку и попросила контролершу отнести ее Таисии Валерьяновне. Мне передали ответ, чтобы после спектакля я ждала ее у служебного входа. Кажется, спектакль был хорош. Однако я плохо воспринимала происходившее на сцене, торопила время — скорее бы встретиться, и видела только Таисию Валерьяновну. У нее была совсем маленькая роль, она уже почти не пела и не танцевала, но для меня это не имело никакого значения. Я смотрела на сцену и видела ту Кульчицкую — молодую, красивую, обаятельную…
После спектакля пошли с Таней к служебному выходу, стояли, ждали, я изнемогала от нетерпения. И вот она выходит, сразу узнает меня, бросается ко мне:
— Зайчик мой!
— Ну какой же я Зайчик, мне уже под пятьдесят!
— Все равно Зайчик.
Мы долго бродили по городу, вспоминали Уральск, говорили обо всем. На другой день были у Таисии Валерьяновны в гостях, подарили ей шикарные розы, от чего она даже прослезилась. Видно, ушли уже времена, когда ей дарили цветы…
26 февраля мы с Таней отмечали свои дни рождения, пригласили Таисию Валерьяновну к нам в гостиницу «Московская», где у нас был отдельный номер. Все, что надо для такого случая, мы привезли с собой. Выпили, закусили, поговорили, потом по моей просьбе наша гостья пела, исполняла мои любимые арии из оперетт. Голос у нее был уже слабый, но все еще красивый, пела она с таким чувством, и ее тихое пение звучало так прекрасно, что и Таня, и я испытали истинное удовольствие. Когда мы уезжали, Таисия Валерьяновна пришла на вокзал проводить нас.
Потом мы виделись еще один раз, в очередной наш с Таней приезд в Ленинград. Помню нашу долгую ночную прогулку. Стояли белые ночи, было совсем светло и очень тепло. Мы бродили по городу всю ночь, разошлись уже под утро, когда ноги перестали слушаться. И все говорили, говорили, вспоминали Уральск, и казалось, что конца не будет нашим воспоминаниям о тех далеких временах.
С момента первой нашей послевоенной встречи мы стали переписываться, раза два-три я посылала ей небольшие посылочки. Жила она на свою очень скромную пенсию, а сын, как я поняла, не помогал ей.
Потом однажды я получила от нее очень грустное письмо. Она писала, что в жизни ее, сына и внука произошли большие перемены; жалела, что внук не сумеет пойти во второй класс; писала, что я была самым светлым пятном в ее жизни. И что-то еще в таком же духе. Она прощалась со мной… В конверте оказалось несколько ее фотографий. Я из этого письма ничего не поняла, но показалось мне, что
Так завершилась моя дружба с очень славным человеком, которого я искренне любила и уважала.
Я часто вспоминаю Таисию Валерьяновну, рассматриваю ее фотографии. И каждый раз у меня в душе возникает какое-то щемящее чувство. То ли сожаление, что все это в прошлом; то ли чувство вины за то, что могла бы больше сделать для нее, но не сделала; то ли просто жалость к человеку, прожившему яркую, интересную жизнь, но так и не ставшему по-настоящему счастливым. А может быть, все это вместе…
Много лет спустя после войны судьба самым необычным образом свела меня с Н. О. Рубаном. Однажды, когда я работала директором школы, родительский комитет на 8 Марта организовал концерт для родителей наших учащихся. Обратились в некоторые театры с просьбой, чтобы кто-нибудь из актеров принял участие в концерте. От театра оперетты пришел Н. О. Рубан! Я почему-то не была на концерте, но председатель родительского комитета, знавшая от меня о пребывании Рубана в Уральске и о моем знакомстве с ним, после концерта подошла к нему и передала привет от Зайчика (!) из Уральска. Зайчика он, естественно, позабыл, а об Уральске вспомнил очень тепло. Оказалось, что после отъезда из Уральска он оставил свою труппу и поступил в Московский театр оперетты. У меня к тому времени были другие интересы — Большой театр, МХАТ, консерватория, в театр оперетты я не ходила, поэтому и о Н. О. Рубане ничего не знала.
С Таисией Валерьяновной Кульчицкой мы встретились более чем через тридцать лет после моего отъезда из Уральска. Но в тот далекий мартовский день 1944 года, прощаясь, мы даже не задумывались, увидимся ли снова. Таисия Валерьяновна не смогла проводить меня, была занята в театре. Мы простились накануне.
Глава 5. Рожденная войной
Я покидала свой город. Вместе с другими девчатами Уральска, призванными на военную службу, направлялась в Центральную женскую школу снайперской подготовки.
Признаюсь, что состояние было тяжелое. До последнего момента все представлялось в некотором приподнято-романтическом ореоле. А когда настало время оторваться от дома, от родителей, от родной земли, не зная, вернешься ли когда-нибудь сюда и увидишь ли вновь все то, что тебе дорого, стало страшновато. Видимо, это состояние сказалось на моем восприятии происходившего вокруг нас. Поначалу мне казалось, что кругом абсолютная пустота и тишина, на перроне только мы трое — мама, папа и я. И еще где-то рядом — вагоны поезда, который повезет нас в неизвестность. Все трое молчали. Я — потому что боялась расплакаться. Думаю, и мама с папой — по той же причине. Отец беспрерывно курил. И только когда раздался паровозный гудок, а затем прозвучала громкая команда: «По вагонам!», я вдруг увидела на перроне огромную человеческую толпу, услышала громкие голоса, всхлипывания, прощальные слова и напутствия. Мы судорожно начали обниматься, целоваться, что-то говорить друг другу. И вот — последние объятия, последние поцелуи, последние прощальные слова. Мы вошли в вагон.
Сколько бы ни вспоминала я сцену прощания на вокзале, всегда вижу одну и ту же картину: темный перрон, и мы трое — мама, папа и я. И рядом — никого. Но вот сейчас, работая над воспоминаниями, думаю, что такого не могло быть. На проводы не могли не прийти родственники, близкие, друзья. Такое просто невозможно было. Ведь оттуда, куда отправлялась я, возвращались далеко не все, поэтому проводить призывников приходили, кто только мог. Это считалось как бы долгом перед теми, кто уходил воевать. Но, сколько ни напрягаю свою память, я всегда вижу одну и ту же картину. Удивительно! Сколько вспомнила я важного и не важного, а тут — ничего, будто кто заблокировал эту часть памяти и не пускает туда. К сожалению, рассказать, как было на самом деле, теперь уже некому.