Девушка в поезде
Шрифт:
Я бегу к забору, но скольжу по грязи и падаю, а подняться не успеваю – он уже навалился сверху, хватает меня за волосы и тащит обратно в дом, царапая мне лицо и с кровью выплевывая проклятия:
– Ах ты, тупая сука! Чего ты к нам привязалась?! Чего не оставила нас в покое?!
Мне снова удается вырваться, но бежать некуда. Я не смогу пробраться через дом и не перелезу через забор. Я кричу, но никто меня не услышит из-за дождя, раскатов грома и грохота приближающегося поезда. Я бегу к задней части сада, в сторону путей. Здесь тупик. Я стою на том же месте, где год с лишним назад стояла с его ребенком в руках.
Его глаза расширяются, и он падает, не издав ни звука. Подносит руку к шее и смотрит мне прямо в глаза. Мне кажется, он плачет. Я выдерживаю его взгляд, сколько хватает сил, а потом поворачиваюсь к нему спиной. Мимо проходит электричка, и я вижу в залитых ярким светом окнах пассажиров. Их головы склонились над книгами и телефонами: они возвращаются домой в тепле и безопасности.
Вторник, 10 сентября 2013 года
Утро
Когда электричка останавливается на красный свет семафора, атмосфера в вагоне меняется – это ощущается само собой, совсем как гудение электричества. Теперь я не единственная, кто здесь смотрит в окно. Наверное, другие и раньше смотрели на дома, мимо которых мы проезжаем, но по-разному. Так было раньше. Но теперь все видят одно и то же. Иногда это даже можно услышать.
– Вон тот дом. Нет-нет, тот, что слева – вон там. С розами у забора. Там все и произошло.
Дома номер пятнадцать и номер двадцать три теперь стоят пустые. Они не выглядят заброшенными – жалюзи подняты, двери открыты, но я знаю: это потому, что их показывают потенциальным покупателям. Оба дома выставлены на продажу, хотя, наверное, пройдет немало времени, прежде чем их действительно кто-то захочет купить. Думаю, что сейчас агенты по недвижимости водят по комнатам в основном жадных до зрелищ зевак, желающих во что бы то ни стало лично посмотреть на место, где он упал и его кровь пропитала землю.
Мне больно думать, что они ходят по моему дому, где я некогда была полна надежд. Я стараюсь не думать о том, что случилось потом. Стараюсь, но все равно думаю.
Мы с Анной, обе перепачканные его кровью, сидели рядом на диване. Жены в ожидании приезда «скорой». Анна позвонила им, позвонила в полицию – она сделала все. Вызвала всех. Прибыли медики, слишком поздно для Тома, следом за ними – полицейские, Гаскилл и Райли. Увидев нас вместе, оба буквально онемели. Они начали задавать вопросы, но я не понимала, что они говорили. Отвечала Анна. Спокойно и уверенно.
– Это была самооборона, – сказала она. – Я все видела. Из окна. Он бросился за ней с отверткой. Он бы точно ее убил. У нее не было выбора. Я пыталась… – она запнулась, и это был единственный раз, – я пыталась остановить кровотечение, но не смогла.
Один из полицейских в форме принес Эви, которая чудом проспала все эти события, и нас всех отвезли в полицейский участок. Нас с Анной развели по разным комнатам и задавали еще много всяких
– Для нападения не так много повреждений, – с сомнением заключила Райли.
Они ушли и оставили меня одну под охраной полицейского в форме – того самого, с прыщом, который приходил в квартиру Кэти в Эшбери еще в другой жизни. Он стоял у двери и избегал моего взгляда. Потом Райли вернулась.
– Миссис Уотсон подтверждает ваш рассказ, Рейчел, – сообщила она. – Вы можете идти. – Она тоже отводила глаза.
Полицейский отвез меня в больницу, где мне наложили швы на рану на голове.
О Томе появилось много материалов в газетах. Я узнала, что он никогда не служил в армии. Дважды пытался завербоваться, но оба раза получал отказ. Его история с отцом тоже оказалась ложью – в действительности все было наоборот. Он вложил сбережения родителей и все потерял. Родители простили его, но он порвал с ними все отношения после того, как отец отказался перезаложить дом, когда Тому снова потребовались деньги. Он лгал все время, лгал обо всем. Даже если во лжи не было никакой нужды, даже когда лгать не имело никакого смысла.
Я отлично помню, как Скотт говорил о Меган, что не знал, какой она была на самом деле, и понимаю, что то же самое могу сказать о себе с Томом. Вся жизнь Тома была построена на лжи – на обмане и полуправде, чтобы выглядеть лучше, сильнее, интереснее, чем на самом деле. И я купилась на все это и полюбила его. Анна тоже. Мы любили его. Не знаю, полюбили бы мы его, окажись он не таким идеальным. Мне кажется, я бы полюбила. Я бы простила ему его ошибки и неудачи. Я и своих наделала немало.
Вечер
Я остановилась в гостинице маленького городка на побережье Норфолка. Завтра отправлюсь дальше на север. Может, в Эдинбург, а может, еще дальше. Пока не решила. Я хочу чувствовать, что прошлое осталось далеко. Кое-какие деньги у меня есть. Мама, узнав, через что мне пришлось пройти, проявила щедрость, так что об этом мне можно не беспокоиться. Во всяком случае, пока.
Я взяла напрокат машину и после обеда съездила в Холкхэм. Возле деревушки, где похоронены Меган и Либби, стоит церковь. Я прочитала об этом в газетах. По поводу ее захоронения возникли споры, поскольку Меган подозревалась в причастности к смерти ребенка. Но, в конце концов, разрешение похоронить их рядом было получено, и мне кажется, что это правильно. В чем бы ни заключалась ее вина, она дорого за нее заплатила.
Когда я добралась до места, начался дождь и кругом не было ни души, но я все равно припарковалась и обошла все кладбище. Я нашла ее могилу, почти незаметную в тени елей, в самом дальнем углу. Ее невозможно найти, если не знать, где искать. На надгробии высечены только ее имя и даты жизни – нет ни «любимая жена», ни «дочь», ни «мать». На надгробии ее ребенка высечено просто: «Либби». По крайней мере, могила у малышки теперь нормальная, она не лежит в одиночестве возле старых железнодорожных путей.