Девушка в поезде
Шрифт:
Он садится.
– Спасибо, – говорит он, забирая кружку. – Спасибо, что… приютили. Это был кошмар… даже не знаю, как описать, что началось после публикации.
– О том, что случилось несколько лет назад?
– Да, об этом.
Как такая информация могла просочиться в таблоиды, широко обсуждалось. Теперь все соревновались в домыслах, называя источником то полицию, то Камаля Абдика, то Скотта.
– Но это неправда, – говорю я, – разве не так?
– Конечно, неправда, но зато появляется мотив. Во всяком случае, они так говорят: Меган убила своего ребенка, а некто – скорее всего его отец –
– Немыслимо!
– Однако все только и твердят, что я специально это выдумал, чтобы очернить Меган, отвести от себя подозрение и перевести стрелки на кого-то другого. На человека из ее прошлого, о котором никто ничего не знает.
Я сажусь на кровать рядом с ним. Наши бедра почти соприкасаются.
– А что думает полиция? Он пожимает плечами:
– Ничего конкретного. Они спрашивали, что мне об этом известно. Знал ли я, что у нее раньше был ребенок? Знал ли, что с ним случилось? Знал ли, кто был его отец? Я ответил, что не знал, что все это бредни, что она никогда не была беременна… – У него перехватывает дыхание, и он делает глоток из кружки. – Я спросил, как все это попало в газеты, а они отказались объяснять. Думаю, это все Абдик. – Скотт шумно выдыхает. – Я не понимаю зачем. Зачем ему нужно говорить о ней такие вещи. У него точно не все дома.
Я думаю о человеке, с которым познакомилась на днях: о его спокойной манере держаться, мягком голосе, участии во взгляде. Он точно не похож на тех, у кого не все дома. Правда, улыбка…
– Но как такое могли напечатать?! Наверняка есть законы…
– Нельзя клеветать на мертвых, – говорит он и, помолчав, добавляет: – Меня заверили, что не станут раскрывать информацию о ее… беременности. По крайней мере сейчас. Не исключено, что вообще не будут. Во всяком случае, пока не узнают наверняка.
– Узнают наверняка?
– Это не ребенок Камаля Абдика.
– Они сделали тест на ДНК? Он качает головой:
– Нет, просто я знаю. Не могу объяснить как, но я знаю. Этот ребенок мой… был моим.
– Если он считал, что ребенок от него, то тогда появляется мотив, разве не так?
Камаль не стал бы первым мужчиной, который решил избавиться от ребенка, убив его мать. Но говорить об этом вслух я не стала. Как и о том, что у Скотта тогда тоже появлялся мотив. Если он думал, что его жена забеременела от другого мужчины… Только он не мог этого сделать. Его шок и отчаяние не вызывают сомнений. Сыграть их так убедительно просто невозможно.
Скотт, похоже, уже не слушает. Его взгляд устремлен куда-то вдаль, и постель затягивает его в свои объятия, как зыбучий песок.
– Вам надо побыть здесь какое-то время, – предлагаю я. – Постарайтесь уснуть.
Он смотрит на меня, и уголки его глаз трогает улыбка.
– А можно? – спрашивает он. – Это было бы… я был бы очень благодарен. Мне трудно спать дома. И дело не в людях, которые ждут на улице и чего-то от меня хотят. Совсем не в них. Просто дома повсюду Меган, я постоянно ее вижу. Я спускаюсь по лестнице и не смотрю, заставляю себя не смотреть, но, проходя мимо окна, обязательно возвращаюсь, чтобы убедиться, что она не сидит на террасе.
Слушая его, я чувствую, как к глазам подступают слезы.
– Знаете, она любила там сидеть, на нашей маленькой террасе. Любила
– Знаю, – говорю я и накрываю его руку своей. – Я часто ее видела там.
– Я все время слышу ее голос, – продолжает он. – Слышу, как она меня зовет. Я ложусь в кровать и слышу, как она зовет меня снаружи. Мне все время кажется, что она там. – Он не может унять дрожь.
– Прилягте, – говорю я, забирая кружку. – Вам нужно отдохнуть.
Дождавшись, когда он уснет, я ложусь рядом, и его плечо оказывается всего в нескольких дюймах от моего лица. Я закрываю глаза, слушаю свое сердцебиение и чувствую, как пульсирует жилка на шее. Я вдыхаю его несвежий и печальный запах.
Когда через несколько часов я просыпаюсь, его уже нет.
Четверг, 8 августа 2013 года
Утро
Я чувствую себя предательницей. Он ушел от меня совсем недавно, а я уже направляюсь на новую встречу с Камалем, которого он считает убийцей своей жены. И своего ребенка. Мне не по себе. Может, мне следовало рассказать ему о своем плане, объяснить, что я делаю все ради него? Только я не уверена, что делаю это только ради него, и плана у меня никакого, по сути, нет.
Я немного расскажу Камалю о себе. Вот такой у меня на сегодня план. Расскажу правду. О своем желании иметь ребенка. И посмотрю, как он отреагирует: может, он чем-то себя выдаст или еще что. Посмотрим, что мне удастся узнать.
Однако ничего узнать мне не удалось.
Он начинает с вопроса, как я себя чувствую и когда пила в последний раз.
– В воскресенье, – отвечаю я.
– Замечательно. Это просто отлично. Вы хорошо выглядите, – говорит он и кладет руки на колени. Он улыбается, и на этот раз ничего жуткого в его улыбке я не вижу. А что же тогда я увидела в прошлый раз? Неужели все выдумала?
– В прошлый раз вы спросили, когда у меня начались проблемы со спиртным, – говорю я. – Мы пытались… я пыталась забеременеть. Но не смогла и впала в депрессию. Тогда все и началось.
Я снова расплакалась. Невозможно удержаться, если незнакомые люди проявляют такую доброту. Совершенно незнакомый человек смотрит на тебя и говорит: ничего страшного, что бы ты ни сделала, как бы ни поступила – ты страдала, тебе больно, и ты заслуживаешь прощения. Я доверяю ему свои тайны и снова забываю, зачем я здесь. Я не смотрю на его реакцию, не заглядываю в глаза, чтобы увидеть в них вину или подозрение. Я позволяю ему себя утешить.
Он добр и рассудителен. Он говорит о стратегии выживания, напоминает, что на моей стороне молодость.
Вот почему мне ничего так и не удалось узнать – я покидала его кабинет с чувством легкости и затеплившейся надежды. Он помог мне. Я сажусь на поезд и пытаюсь представить Камаля убийцей, но не могу. Не могу вообразить его человеком, способным поднять руку на женщину и проломить ей голову.
Мне в голову приходит крамольное сравнение: с одной стороны, Камаль с его тонкими, нервными пальцами, деликатностью и мягкой речью, а с другой – Скотт, огромный, сильный, вспыльчивый и доведенный от отчаяния. Мне приходится напоминать себе, каким он был до этих событий. А потом я понимаю, что совсем не знаю, каким он был раньше.