Девушка в шляпе и собака на трёх лапах
Шрифт:
— Унижение — вот что самое ужасное, — говорила бабушка. — Не боль, не страх, а стыд, когда другим людям приходится ухаживать за тобой. Подмывать, кормить, выносить горшки. К этому невозможно привыкнуть. Это уже не жизнь.
— Это слабость и трусость! — выкрикивала ей в лицо Генка, растирая по щекам слёзы. — Ты нужна мне! Ты должна бороться!
— С чем? — улыбалась бабушка. — С подкладным судном? С инвалидным креслом? Мне семьдесят восемь лет. Мне с него уже не встать.
— А я? Как же я? Неужели ты меня совсем не любишь?
— Тебе семнадцать,
И Генка училась. Это оказалось нетрудно — бабушка одна растила её с пяти лет. Девочка впитала её науку до того, как узнала слово «эвтаназия» и давно привыкла к тому, что она нестандартная личность.
Эпитет «странная» прицепился к Генке ещё в детском саду.
«Странная» — пожимали плечами учителя на молчаливую худую девочку с цепким взглядом.
— Геннадия, вы приняли странное решение, — сказал ректор университета, когда она забирала документы после первого курса. — Я давно не видел таких выдающихся способностей. Вас ждало великое будущее в химии. Я тридцать лет занимаюсь этой наукой и без стыда могу признать, что вы знаете больше меня. Вы талантливы, перспективны. Мне, жаль. Искренне жаль.
— Это немного не то, чего я хочу, — скромно потупилась Генка. — Ваш университет занимается сухой теорией, а я хочу помогать людям.
— О, да вы подвижник, — усмехнулся он.
— Наверно, можно и так сказать, — она пожала плечами и вышла, чтобы не войти больше в стены ни одного учебного заведения никогда.
Воспоминания одолевали, всплывая то неясными очертаниями, то миражами. Но, когда гроза стихла, девушке, кое-как примирившись с болью, наконец, удалось забыться.
В этом странном полусне ей мерещился Вайс. Его узкие плечи в веснушках, и редкие рыжие волоски на груди. И холодные руки. Почему такие холодные руки?
Она проснулась от того, что её колотит озноб. Кое-как натянув на себя одеяло, она тряслась и чувствовала, как вся горит. А она так надеялась, что обойдётся без температуры.
Бледный рассвет уже просачивался сквозь шторы, но до настоящего утра ещё так далеко.
Будь ты проклят, Вайс! Если бы она не решила сигануть через забор, чтобы только не встречаться с ним, то не билась бы сейчас в лихорадке. Сама виновата. Но Вайс до сих пор заставлял её совершать глупости.
Вайс. Его настоящее имя Доминик Пасс. Он взял себе это прозвище Vice, что в его случае означало «порок». Этакое червивое яблочко. Английский джентльмен снаружи, благородный, худощавый, аристократичный и гнусный продажный убийца внутри. И джентльмена, и убийцу примиряли между собой сдержанность и педантичность.
Впрочем, истинным джентльменом его трудно было назвать даже по манере одеваться. Футболка, джинсы, кеды или кроссовки. Зимой — толстовка, ужасная вязаная шапка в обтяжку, несколько колец шарфа вокруг шеи. Всё невзрачное и неряшливое, словно постиранное в один приём — чёрное и белое — с добавлением отбеливателя. Даже короткие волосы не рыжие, а невнятно
А потом узнала, что ему нужен только состав.
У них, у "киллеров" (как же Вайс ненавидел это слово) есть что-то вроде сообщества. И единственный плюс недолгих отношений Генки с Вайсом — парень ввёл её в свою среду. Под прозвищем Гентана. Скрестил её имя и пентан — насыщенный ациклический углеводород — как символ безграничной любви к химии. Это значительно облегчило решение некоторых международных вопросов, но и наложило на Генку некоторые обязанности. Например, делиться клиентами.
Вайс немного осадил её подвижнический пыл, умерив героизм, самоотверженность и желание работать бесплатно. Но радикально, как ни старался, заставить изменить своим принципам не смог. Гентана осталась работать особняком и брала только те заказы, на которые имела моральное право.
Понимая, что не сможет согреться, Генка позвала собаку. И только прижавшись к лохматому горячему боку Амона, наконец, уснула.
Глава 4. Клуб отчаянных, но благородных
Что-то шкворчало. По всему дому разносился запах жареного лука.
— Бабуля? — плохо соображая со сна, Генка открыла глаза и уставилась на портрет. Бабушка любила жарить сало с луком, а потом заливать его яйцами.
Но она умерла.
Откинутое одеяло взметнуло в воздух облако собачьей шерсти. Хромая, девушка дошла до кухни и остановилась в проёме двери. Ну, конечно! Пепси. И какие-то следы босых ног на полу. Грязные следы. От проёма они шли до дивана и там обрывались. Только одна дорожка.
— Привет! — помахал ей Пепси лопаткой.
Она посмотрела на его ноги в сандалиях. На свои босые. На всякий случай пошевелила пальцами, убеждаясь, что они чистые. Там, где цепочка отпечатков шла по кухне, лежал Амон, что-то увлечённо мусоля во рту.
— Это ты наследил? — она согнала пса, обращаясь к парню.
Без обид собака передвинулась, а парень разулся и поставил рядом с узким следом свою широкую ступню. Разница очевидна.
— Я думал это ты, — он сунул ногу в обувь и показал на подоконник. — Возвращалась через окно.
Два грязных следа. Один частичный, только пальцы, а второй целиком. Она уставилась на них как на инопланетное вторжение.
— Проверь, не пропало ли что, — подсказал Пепси.
— Ты вообще, что здесь делаешь?
— Завтрак готовлю, — ответил он по-хозяйски. — Амону мясо принёс. Тебе лекарства купил.
Он невозмутимо разбил яйцо и потянулся за следующим.
— Первый раз вижу, чтобы бекон жарили с луком, — пожала она плечами.
— Так вкуснее, — он повторил её жест.
Пропало немного. Только чёрная шляпа, которую она вчера вытряхнула из пакета. Да содержимое сумочки раскатилось по полу. Может его вытряхнули, когда что-то искали, а может сумочка сама брякнулась на пол со стола.