Девушка в шляпе и собака на трёх лапах

Лабрус Елена

— Отлично выглядит, — вынес свой вердикт Пепси и вылил остатки жидкости тонкой струйкой прямо по швам.

Генка разорвала упаковку стерильного бинта.

— Погоди, погоди, — Пепси снова полез в пакет. — Сейчас я тебе всё поясню.

Он выкладывал перед ней какие-то восковые полоски, тюбик мази, повязки для ран. Она автоматически отмечала трёхзначные цифры цен на упаковках.

— Мне бы хватило просто мази и бинта, — вздохнула девушка. — Не стоило так тратиться, Пепси.

— Спасибо

было бы достаточно, — парень доставал плоские квадраты повязок из упаковки.

— Скажи, а как тебя называла мама в детстве? Адольфик?

— Пупсик, — улыбнулся он. — Или зайчик, или малыш. Я младший в семье, и она до сих пор считает меня своим маленьким мальчиком.

— Как же ты от неё сбежал?

— Куда? — Пепси клеил к ране пропитанную воском сеточку.

— Так и живёшь с мамой?

— И с мамой, и с папой и ещё со старшей сестрой, её мужем и сыном.

— Ничего себе, — Генка искренне восхитилась. Но чувство забытой семьи и украденного детства неприятно царапнуло завистью. — Уживаетесь?

— Вполне. Дом у родителей большой, места всем хватает.

— А как ты сбежал сегодня утром?

— Просто встал и пошёл. Вернее, поехал, — парень пожал плечами и протянул руку за бинтом.

Перевязку закнчивали в тишине. Зря Генка начала расспрашивать. Ведь от парня же за версту несло благополучием, дружной семьёй, любящими родителями. Девушка прямо видела, как в детстве его пухлые щёчки пачкала манной кашей приторно очаровательная женщина, умиляясь его аппетитом.

Пепси протянул ей хвост бинта, подержать.

— Ножницы у тебя где? — поднялся с пола.

— На кухне.

Но едва парень отвернулся, Генка зло рванула бинт руками. Он разлохматился и выглядел неопрятно. Плевать! Обмотала вокруг ноги. Кривых полосок едва хватило, чтобы завязать узел. Пепси укоризненно покачал головой, бросил в пакет бесполезные ножницы и молча принёс тряпку.

Мокрая Генкина нога из тазика скользнула по старому полотенцу и отправилась на диван. Девушка улеглась как капризная принцесса, сложив руки на груди.

Пепси не сказал ни слова. Вытер шерсть и налетевшие с бинта нитки, унёс таз. Вода звонко стучала по пластмассовому дну, пока он его споласкивал.

Как Генка сейчас ненавидела этого маминькиного сыночка! Как всех тех пай-мальчиков в костюмчиках и девочек, с заплетёнными руками мамаш косичками.

Ей говорили, что она детдомовская. Генке бросали это слово в лицо как плевок. «Ну что вы хотите, она же детдомовская», — поясняла разъярённым родителям избитых детей её первая учительница. Генка подслушивала, прилипнув глазом к замочной скважине, пока ждала в коридоре бабушку.

Именно за это она их и избила, этих с косичками, что они не верили, что у неё были родители и даже старшая

сестра.

— Ты всё придумала, придумала! Ты — детдомовская! — кричали дети. А Генка никогда не врала.

В тот день бабушка строго настрого запретила ей рассказывать правду, что бы она ни помнила. И строго настрого запретила это забывать.

— Это будет наш секрет, — сказала она. — Только наш с тобой и больше ни чей.

И Генка знала, что бабушка упрямо держалась этой версии про детдом.

Однажды, Генка, как обычно после школы, коротала время в ветеринарной клинике, где работала бабуля. Возилась со слепой собакой, брошенной хозяевами, и нечаянно подслушала этот разговор.

Они с Фёклой играли в прятки. Генка спряталась за клетками, где собака должна была её найти. А ветеринар Краснова, пышногрудая немолодая женщина затянула бабушку в эту комнату «поговорить».

— Мы не можем его усыпить без согласия хозяев, — говорила она громким шёпотом, видимо, чтобы не услышали те самые хозяева.

— Щенок безнадёжен, — спокойно возражала бабушка. — Нет смысла продолжать его агонию. Если он им так дорог, не нужно было разбрасывать где попало крысиный яд.

— Давай сделаем промывание, поставим капельницу, может он не так много и съел.

— Рая, ты же не хуже меня знаешь, что отравление мышьяком необратимо. Нервные волокна повреждены, отсюда и паралич. Выбивай согласие.

— Какая ты чёрствая, Лида! — вспылила Краснова. — Сразу видно, что никого никогда не теряла. Жила в своё удовольствие. Удочерила детдомовскую под старость лет, — шипела она ей в лицо. — Что, испугалась умереть в одиночестве?

Она вышла, хлопнув дверью. Фёкла довольно гавкнула, найдя Генку в углу. Генка вздрогнула и пока пыталась успокоить писающуюся от восторга собачонку, лижущую её в лицо, бабушка ушла.

Краснова была не права. Нет, бабушка не боялась умереть. И она теряла.

Генка — её настоящая внучка. После гибели всей семьи: отца (бабушкиного сына), матери и старшей сестры, бабушка забрала Генку и увезла в этот тихий городок у моря, подальше от прежней жизни и воспоминаний.

Но Генка помнила. Помнила, как и обещала.

Тёплые руки отца, добрую мамину улыбку и смешные рожицы, которые корчила ей сестра за большим белым столом в светлой комнате. Именно такими белёсыми туманными воспоминаниями стали её родные, спустя годы. Но, закрывая глаза, она всегда видела именно это: как отец держит её на руках, мама улыбается, а сестра пытается её рассмешить. Ей даже казалось, она слышит свои судорожные вздохи, словно только что закончила плакать. И платье, короткое, в шотландскую красно-зелёную клетку. Сколько тогда было Генке? Три? Четыре? А Лёле? Шесть или семь?