Девушки со скромными средствами
Шрифт:
Мало кто понял, что речь идет о дьяволе, однако все оживились, как после удачной шутки. Джоанна совсем не рассчитывала на подобный эффект. Не в ее привычках было произносить цитаты на злобу дня, да еще таким будничным голосом.
Джоанна, уже совершеннолетняя, собиралась на выборах голосовать за консерваторов – с ними все в Клубе связывали тогда надежды на спокойную, упорядоченную жизнь, о которой, в силу своего возраста, девушки знали только понаслышке. В принципе они сами были за те же устои, за которые в своем обращении ратовала администрация. И поэтому Джоанну встревожила реакция на ее реплику – откровенный веселый смех: дескать, прошли те времена, когда рядовые члены клубов или чего там еще не смели поднять голос против обоев в гостиной.
– Распаляется он в ярости своей, ибо знает: близок час последний.
Маленькая темноволосая Джуди Редвуд, стенографистка из Министерства труда, сказала:
– Мне кажется, мы как полноправные члены Клуба имеем все законные основания вмешиваться в решения администрации. Надо спросить Джеффри.
Джеффри был женихом Джуди. Он еще служил в армии, но до призыва защитил диплом юриста. Его сестра, Энн Бейбертон, стоявшая тут же возле доски объявлений, сказала:
– Вот уж действительно, нашла с кем советоваться!
Энн Бейбертон сказала так, чтобы все поняли: уж она-то лучше Джуди его знает; она сказала так, чтобы все поняли: она его очень любит, но, конечно, всерьез не принимает; она сказала так, потому что только так и могла сказать воспитанная сестра которая в душе гордится своим братом; и, кроме того, в ее словах прозвучало раздражение: «Вот уж действительно, нашла с кем советоваться!», ведь она знала: поднимать вопрос об обоях в гостиной бессмысленно.
Всем своим видом выражая презрение, Энн затушила ногой окурок, который бросила на пол просторного вестибюля, выложенный в викторианском духе розовой и серой плиткой. Это не ускользнуло от внимания сухопарой особы средних лет, одной из нескольких старейших, едва ли не самых первых членов Клуба. Особа сказала:
– Бросать окурки на пол воспрещается.
Эти слова, судя по всему, произвели на присутствующих не большее впечатление, чем тиканье допотопных часов у них за спиной. Однако Энн спросила:
– А плевать на пол тоже воспрещается?
– Категорически! – ответила старая дева.
– Кто бы мог подумать! – сказала Энн.
Клуб принцессы Тэкской основала королева Мария до вступления в брак с королем Георгом V, когда была еще принцессой Тэкской. В один из дней между помолвкой и венчанием принцессу уговорили приехать в Лондон и возглавить церемонию торжественного открытия Клуба, создаваемого на средства богатых и знатных филантропов.
Никого из первых членов в Клубе уже не осталось. Но трем девицам, появившимся немного позднее, разрешили задержаться по достижении предельного возраста – тридцати лет; теперь им было за пятьдесят, а поселились они здесь еще до Первой мировой войны, когда, по их словам, в Клубе полагалось переодеваться к ужину.
Никто не знал, почему эту троицу не попросили из Клуба, когда им перевалило за тридцать. Даже администраторша и комитет не знали, почему они остались. Теперь, по прошествии стольких лет, выставить их было бы бестактно. Бестактно было даже затрагивать при них тему их затянувшегося проживания в Клубе. И комитеты, которые до тридцать девятого года успели несколько раз смениться, один за другим решали, что три старшие обитательницы Клуба, по крайней мере, будут оказывать благотворное влияние на молодежь.
Во время войны этот вопрос и вовсе отошел на задний план, так как Клуб наполовину пустовал и каждый членский взнос был на счету; а бомбы, падавшие в самой непосредственной близости, стирая с лица земли все подряд, не внушали уверенности в том, что три старые девы и само здание продержатся до конца. К сорок пятому году в Клубе перебывало много девушек, и каждый новый поток относился к старожилкам в основном хорошо, правда, когда они во что-нибудь вмешивались, их ставили на место, зато, когда они помалкивали, им поверяли сокровенные тайны. Признания редко бывали до конца правдивы, особенно те, что исходили от обитательниц верхних этажей. Трех старых дев с незапамятных времен в
– Бросать окурки на пол воспрещается.
– А плевать на пол тоже воспрещается?
– Категорически!
– Кто бы мог подумать!
Грегги снисходительно и преувеличенно громко вздохнула и протиснулась через толпу. Она направилась к открытой двери, выходящей на широкое крыльцо, где в летних сумерках заняла наблюдательный пост – совсем как хозяйка лавки, поджидающая покупателей. Грегги всегда вела себя так, словно Клуб принадлежал лично ей.
Вот-вот должен был прозвучать гонг. Энн носком туфли загнала окурок в темный угол.
Грегги, не оборачиваясь, крикнула:
– Энн, к вам пришли.
– В кои-то веки без опоздания, – произнесла Энн с той же напускной небрежностью, с какой она отозвалась о своем брате Джеффри: «Вот уж действительно, нашла с кем советоваться!» Непринужденно покачивая бедрами, она пошла к двери.
Улыбаясь, вошел широкоплечий румяный молодой человек, в форме английского пехотного капитана. Энн стояла и смотрела на него так, будто с ним она тоже не стала бы советоваться.
– Добрый вечер, – обратился он к Грегги, как и подобает воспитанному молодому человеку, встретившему в дверях даму почтенного возраста. Увидев Энн, он издал невнятный носовой звук, в котором при большей членораздельности можно было бы распознать «Привет!» Энн вообще не стала здороваться. Они были уже почти помолвлены.
– Может, зайдешь, полюбуешься на новые обои в гостиной? – наконец произнесла Энн.
– Да ну! Пойдем лучше прошвырнемся.
Энн пошла за своим пальто: оно было переброшено через перила.
– Чудный вечер сегодня, – сказал молодой человек, обращаясь к Грегги.
Энн вернулась с пальто, переброшенным через плечо.
– Пока, Грегги, – сказала она.
– До свидания, – сказал военный. Энн взяла его под руку.
– Приятной вам прогулки, – сказала Грегги.
Прозвучал гонг на ужин, и сразу же послышалось шарканье ног у доски объявлений и топот вниз по лестнице с верхних этажей.
Неделю назад обитательницы Клуба в полном составе – сорок с лишним человек – и все молодые люди, пришедшие в Клуб в тот вечер, нестройной толпой устремились в темную прохладу парка, через лужайки и газоны, напрямик к Букингемскому дворцу, туда, где весь Лондон ликовал по случаю победы над Германией. Они шли по двое – по трое и, чтобы их не затолкали в давке, крепко держались друг за друга. Когда их оттирали, они так же крепко цеплялись за ближайшего соседа в толпе, а кто-то цеплялся за них. Все они стали частицами волнующегося моря и то выныривали, то погружались вновь; через каждые полчаса потоки света заливали маленький балкончик вдали и на нем появлялись четыре прямые фигурки – король, королева и две принцессы. Члены королевской семьи приветственно поднимали правую руку, их ладони трепетали, словно от дуновения ветерка; они стояли как свечи – трое в военной форме, а одна в хорошо всем знакомой отороченной мехом мантии, традиционном одеянии королевы, неизменном даже во время войны. Мощный согласованный рокот толпы, похожий скорее не на шум голосов, а на грохот водопада или гул землетрясения, катился по паркам и вдоль всего Мэлла. В общей массе выделялись только бригады скорой помощи Св. Иоанна, стоявшие наготове возле своих машин. Члены королевской семьи помахали на прощание, повернулись к выходу, помедлили, снова помахали и окончательно скрылись. Незнакомые руки обвивали незнакомые талии. Сколько связей – некоторые даже стали постоянными – возникло в ту ночь, сколько новорожденных младенцев, поражающих непредсказуемым разнообразием оттенков кожи и расовых признаков, появилось на свет через положенные девять месяцев! Звонили колокола. Что-то среднее между свадьбой и похоронами всемирного значения, подумала Грегги.