Девяносто третий год (др. перевод)

Гюго Виктор

— Это какая-то бродяжка, — раздались вокруг нее голоса. Одна крестьянка, несшая в корзине лепешки из гречневой крупы, приблизилась к ней и сказала ей на ухо:

— Замолчите!

Михалина Флешар с удивлением посмотрела на эту женщину. Она снова перестала что-либо понимать. Это слово «Ла-Тург» словно молнией озарило ее ум, и затем все опять покрылось густым мраком. Разве она не имела права спросить? Чего это все так на нее уставились?

Барабанщик в последний раз ударил дробь, чиновник приклеил к стене афишу, мэр возвратился в свои комнаты, глашатай отправился в следующую деревню, и толпа начала расходиться.

Перед афишей осталась только небольшая кучка людей. Михалина Флешар направилась к этой группе. В ней шли разговоры по поводу лиц, только что объявленных стоящими вне закона. Группа эта состояла из белых и из синих, то есть из крестьян и мещан. Какой-то крестьянин говорил:

— А все же им не удалось захватить всех. Девятнадцать человек — это еще далеко не все. В этом списке не значится ни Приу, ни Бенжамен Мулен, ни Гупиль из Андульеского прихода.

— Ни Лориен из Монжана, — вставил другой.

— Ни Брис-Дени, ни Франсуа Дюдуэ из Лаваля, — раздалось в толпе. «Ни Гюэиз из Лонэ-Вилье». «Ни Грежис». «Ни Пилон». «Ни Фильёль». «Ни Мениссан». «Ни Гегаррэ». «Ни три брата Ложерэ». «Ни господин Лешанделье из Пьервилля».

— Дураки! — проворчал седовласый старик. — Разве вы не понимаете, что когда они захватят Лантенака, в их руках будет все?

— Да ведь они его еще не захватили, — пробормотал один из более молодых.

— Лантенак захвачен — захвачена душа, — продолжал старик. — Лантенак убит — убита Вандея.

— А кто такой этот Лантенак? — спросил один из мещан.

— Это — один из «бывших», — ответил другой мещанин.

— Это — один из тех, которые расстреливают женщин, — добавил третий.

Михалина Флешар услышала эти слова и проговорила:

— Это верно.

На нее оглянулись.

— Да, да, меня расстреляли, — продолжала она. Эти слова «меня расстреляли» произвели на толпу странное впечатление: живое существо вдруг объявляло себя мертвецом. Ее начали разглядывать несколько искоса. Ее внешний вид, действительно, производил тяжелое впечатление: вся трепещущая, дрожащая, растерянная, озиравшаяся, как дикий зверь, и до того перепуганная, что она способна была навести страх и на других. В отчаянии женщины, при всем ее бессилии, есть что-то ужасное. Перед собой точно видишь существо, повешенное над бездной судьбы. Но крестьяне смотрят на вещи несколько грубее. Один из них пробормотал сквозь зубы:

— Должно быть, шпионка.

— Замолчите же и уходите, — шепнула ей та самая женщина, которая уже раньше заговаривала с нею.

— Да ведь я никому не делаю зла, — ответила Михалина Флешар. — Я только разыскиваю своих детей.

Женщина взглянула на тех, которые уставились на Михалину Флешар, приложила себе палец ко лбу и, мигая глазами, проговорила:

— Она говорит правду.

Затем она отвела ее в сторону и дала ей гречневую лепешку.

Михалина Флешар, даже не поблагодарив ее, с жадностью принялась есть лепешку.

— Да, — сказали крестьяне, — она ест, точно скотина. Очевидно, она не виновата.

Затем и последние разошлись; все удалились один за другим.

Когда Михалина Флешар закончила есть, она сказала крестьянке:

— Хорошо; я насытилась. А теперь укажите мне дорогу в Ла-Тург.

— Ну, вот, снова начинается! — воскликнула крестьянка.

— Мне необходимо идти в Ла-Тург. Как туда пройти?

—

Ни за что вам этого не скажу, — проговорила крестьянка. — Чтобы вас там убили, что ли! Да к тому же я и не знаю дороги туда. Что же это такое, вы действительно с ума сошли? Послушайте, моя милая, у вас такой усталый вид. Хотите отдохнуть у меня?

— Мне некогда отдыхать, — ответила мать.

— У нее с ног даже кожа сошла, — проговорила вполголоса крестьянка.

— Ведь вам же говорят, — с живостью заговорила Михалина Флешар, — что у меня украли моих детей: двух мальчиков и девочку. Я иду из жилища Тельмарка-Бродяги, там, в лесу, знаете? Вы можете справиться обо мне у Тельмарка, да и у того крестьянина, которого я встретила там в поле. Этот бродяга меня вылечил. Кажется, у меня была перебита какая-то кость. Все это, действительно, было. Да вот еще сержант Радуб, и у него можно справиться. Он все скажет; ведь это он встретил нас в лесу. Трое, слышите ли, трое детей. Старшего зовут Рене-Жан; я могу доказать это; второго зовут Гро-Ален, а девочку — Жоржетта. Мой муж умер; его убили. Он был крестьянином в Сискуаньяре. У вас такой добрый вид: пожалуйста, укажите мне дорогу. Я не сумасшедшая, — я мать. Я потеряла своих детей и теперь ищу их, — вот и все. Я сама не знаю, откуда я иду. Прошлую ночь я спала на соломе в каком-то сарае. А теперь я иду в Ла-Тург. Я не воровка. Вы видите, что я говорю правду. Следовало бы помочь мне разыскать моих детей. Я не здешняя. Меня расстреляли, но я сама не знаю где.

— Послушайте, прохожая, — проговорила крестьянка, пожимая плечами, — во время революции не следует болтать такого вздора, которого никто не понимает. Вас за это могут арестовать.

— Где Ла-Тург? — воскликнула несчастная мать. — Ради Младенца Иисуса и Пресвятой Девы прошу вас, умоляю вас, скажите мне, как мне пройти в этот Тург?

— Не знаю! — резко сказала окончательно рассердившаяся крестьянка. — И если бы я и знала, то все-таки не сказала бы вам. Это нехорошее место. Вам туда незачем идти.

— А я все-таки пойду туда, — сказала Михалина и, действительно, пошла.

Крестьянка посмотрела ей вслед и пробормотала:

— Однако нужно же ее хоть покормить.

Она побежала вслед за Михалиной и сунула ей в руку еще одну лепешку, со словами: «Возьмите себе это на ужин».

Михалина Флешар взяла лепешку, ничего не отвечая, не поворачивая даже головы, и продолжала идти вперед. Она вышла за околицу селения. Здесь она встретила трех детей в лохмотьях. Она подошла к ним поближе и пробормотала про себя: «Нет, не они. Две девочки и один мальчик». Заметив, что они уставились на ее лепешку, она отдала ее им. Дети пугливо схватили ее, а Михалина углубилась в лес.

IV. Ошибка

В это самое утро, еще до рассвета, среди царившего еще в лесу сумрака, по дороге, ведущей от Жавенэ к Лекуссу, случилось следующее:

В лесной части Бретани все дороги сильно разбиты и, кроме того, дорога из Жавенэ в Паринье, через Лекусс, проходила между двух обрывистых холмов, к тому же она была очень извилиста; вообще она походила скорее на овраг, чем на дорогу. Эта дорога идет из Витрэ, и когда-то по ней проезжала карета госпожи Севинье. Вдоль дороги, с обеих сторон, тянутся изгороди. Словом, трудно представить себе лучшее место для засады.