Девяносто третий год (др. перевод)
Шрифт:
Средний стул, предназначавшийся для председателя, стоял как раз напротив двери тюремной кельи, около которой стояли два жандарма с саблями наголо. Солдаты составляли публику.
На среднем стуле сидел Симурдэн, направо от него старший член суда, капитан Гешан, налево — младший член, сержант Радуб, в шляпе с трехцветной кокардой, с саблей на боку и с двумя пистолетами за поясом. Проходивший через все его лицо шрам ярко-красного цвета придавал ему какое-то свирепое выражение. Он, впрочем, в конце концов послушалея советов своих товарищей и дал перевязать
В полдень, еще до открытия заседания, близ судейского стола стоял солдат посыльный, лошадь которого фыркала возле пролома. Симурдэн писал депешу. Вот что он писал: «Граждане-члены Комитета общественного спасения. Лантенак захвачен в плен. Он будет казнен завтра». Затем он проставил число, подписал депешу, сложил, запечатал ее и передал ее посыльному, который немедленно ускакал.
После того он произнес громким голосом:
— Отоприте темницу.
Стоявшие возле двери два жандарма отодвинули запоры, отворили дверь и вошли в карцер.
Симурдэн поднял голову, скрестил на груди руки, взглянул на дверь и крикнул:
— Приведите арестанта!
В оставшейся отворенной двери появился среди двух жандармов арестант. То был Говэн.
— Говэн! — воскликнул, вздрогнув, Симурдэн и вслед затем сейчас же прибавил: — Я арестанта требовал.
— Я и есть арестант, — ответил Говэн.
— Как ты? А Лантенак?
— Лантенак свободен. Он ушел.
— Да, да, действительно, — заговорил Симурдэн дрожащим голосом, — этот замок принадлежал ему, он знает в нем все входы и выходы. Из темницы есть, вероятно, какой-нибудь потайной выход. Мне бы раньше следовало об этом подумать. Он, очевидно, нашел какое-нибудь средство бежать, обойдясь без всякой посторонней помощи.
— Нет, ему помогли бежать, — промолвил Говэн.
— Помогли бежать? Но кто же?
— Я.
— Ты! Не может быть! Ты бредишь!
— Я приходил к нему в темницу, разговаривал наедине с узником, отдал ему свой плащ, закутавшись в который он вышел из темницы вместо меня, а я остался в ней вместо него. А теперь я здесь перед вами.
— Неправда, не может быть, ты этого не сделал.
— Нет, это совершенная правда. Я это сделал.
— Приведите сюда Лантенака!
— Да говорят же вам, что его уже нет здесь. Солдаты, видя на нем мой плащ, позволили ему беспрепятственно пройти, приняв его за меня, тем более что было еще темно.
— Ты с ума сошел!
— Я рассказываю только то, что было.
Наступило молчание. Наконец, Симурдэн начал, заикаясь:
— Но в таком случае ты заслуживаешь…
— Смерти, — закончил за него Говэн.
Симурдэн был бледен, как мертвец, и неподвижен, как человек, которого только что поразила молния. Он, казалось, задыхался. На лбу его выступили крупные капли пота. Наконец ему удалось придать своему голосу некоторую твердость, и он проговорил:
— Жандармы, посадите подсудимого на его место.
Говэн уселся на табурет подсудимого.
— Жандармы, обнажите
Это была обычная формула, употреблявшаяся в военно-полевом суде, когда подсудимый обвинялся в преступлении, за которое полагалась смертная казнь. Жандармы обнажили сабли.
Голос Симурдэна снова принял свое обычное выражение.
— Подсудимый, встаньте! — проговорил он. Он больше уже не обращался к Говэну на «ты».
III. Голосование
Говэн поднялся с места.
— Ваше имя? — спросил Симурдэн.
— Говэн, — ответил подсудимый.
— Ваше звание? — продолжал Симурдэн допрос.
— Командующий экспедиционной колонной на северном побережье.
— Вы находитесь в родстве или свойстве с бежавшим пленником?
— Я его внучатый племянник.
— Известна ли вам прокламация Конвента?
— Я вижу один ее экземпляр на судейском столе.
— Что вы можете объяснить по поводу этого декрета?
— Что я скрепил его своей подписью, велел приводить его в исполнение и сам составил то объявление, внизу которого значится мое имя.
— Выберите себе защитника.
— Я сам себя буду защищать.
— Слово за вами.
К Симурдэну снова возвратилась вся его невозмутимость. Только эта невозмутимость была больше похожа на неподвижность скалы, чем на спокойствие человека.
Говэн молчал, как бы собираясь с мыслями.
— Что вы можете сказать в свою защиту? — продолжал Симурдэн.
Говэн медленно поднял голову и, ни на кого не глядя, ответил:
— А вот что: одна вещь помешала мне разглядеть другую; доброе дело, увиденное мною вблизи, скрыло от взоров моих сотню преступных дел; с одной стороны, старик, с другой стороны, трое детей, все это встало между мной и сознанием моего долга. Я забыл про сожженные деревни, про опустошенные поля, про умерщвленных пленников, про добитых раненых, про расстрелянных женщин, про Францию, выданную англичанам, — и освободил убийцу отечества. Я виновен. Говоря это, я как бы свидетельствую против самого себя. Но это не соответствует действительности: я говорю за себя. Когда виновный признает свою вину, он спасает единственное, что заслуживает спасения, — свою честь.
— И вы больше ничего не можете сказать в свое оправдание? — спросил Симурдэн.
— Я могу только прибавить, что, будучи начальником, я должен был подавать собой пример и что так же должны поступать и вы, господа, как судьи.
— Какой пример вы подразумеваете?
— Смертную казнь. Я нахожу ее справедливой и даже необходимой.
— Садитесь, подсудимый.
Фурьер, исполнявший обязанности прокурора, встал со своего места и прочел, во-первых, декрет, которым бывший маркиз Лантенак объявлялся стоящим вне закона; во-вторых, декрет Конвента, предписывающий смертную казнь всякому, кто будет способствовать бегству пленного бунтовщика. В заключение он обратил внимание суда на значившуюся в конце афиши подпись: «Командующий экспедиционным отрядом Говэн».