Девяносто третий год (др. перевод)
Шрифт:
— Мне кажется, у тебя просто бред.
— Нисколько, все это вполне реально, — возразил Говэн и прибавил: — А что вы делаете из женщины?
— То, чем ей и подобает быть, — ответил Симурдэн: — Служанкой мужчины.
— Это прекрасно; но только с тем условием, чтобы и мужчина стал слугой женщины.
— Что за вздор! — воскликнул Симурдэн. — Мужчина — слуга женщины! Да это немыслимо! Мужчина — властелин. Я допускаю один только вид неограниченной власти — власть мужчины у домашнего очага.
— Да, но только с одним условием: чтобы женщина была царицей в доме.
— Значит, ты желаешь для мужчины и для женщины…
— Равенства.
— Равенства?
— Я ведь сказал: равенство, я не говорил: тождество.
Снова наступило молчание, как бы передышка в этом умственном поединке.
— А ребенок? Кому ты его отдаешь? — спросил, наконец, Симурдэн.
— Во-первых, отцу, который его зачал, затем матери, которая его родила, далее учителю, который его воспитывает, затем городу, который его вскармливает, потом родине — его духовной матери и, наконец, человечеству — его прабабке.
— Но ты ничего не упомянул о Боге.
— Все, о чем я говорил, — отец, мать, учитель, город, отечество, человечество, — все это только ступени лестницы, ведущей к Богу.
Симурдэн молчал, а Говэн продолжал:
— Когда человек дошел до конца лестницы, он дошел до Бога. Дверь открывается, и ему остается только войти.
— Говэн, спустись на землю, — проговорил Симурдэн, маня его к себе рукою. — Постараемся осуществить возможное.
— Начните с того, чтобы не делать его невозможным.
— Возможное всегда осуществимо.
— Ну, не всегда. Когда поступают сурово с утопией, ее убивают. Нет ничего более хрупкого, чем яйцо.
— Нужно, однако, схватить утопию, наложить на нее ярмо действительности и вставить ее в рамку факта. Абстрактная идея должна превратиться в идею конкретную. То, что она потеряет в красоте, она выиграет в пользе; она станет меньше, но здоровее. Право должно найти доступ в закон; когда право делается законом, оно становится безусловным. Вот что я называю возможным.
— Нет, возможное — нечто большее.
— А-а, ты опять вернулся в область мечтаний.
— Возможное — это таинственная птица, постоянно парящая над человеком.
— Нужно ее поймать.
— Да, но только живой, — сказал Говэн и продолжал: — Мой девиз — всегда вперед! Если бы Бог желал, чтобы человек шел назад, Он дал бы ему глаза на затылке. Нам следует всегда смотреть в сторону зари, зарождения, распускания. То, что падает, служит на пользу тому, что возвышается. Треск старого дерева служит призывом новому. Каждый век должен совершить свое дело, сегодня гражданственное, завтра человеческое; сегодня вопрос о праве, завтра вопрос о заработке; а право и заработок это, в сущности, одно и то же слово. Человек не для того живет, чтобы ему не платили; Бог, даруя ему жизнь, берет на Себя, так сказать, некоторое обязательство; право — это врожденная заработная плата; заработная плата — это приобретенное право.
Говэн говорил с пророческим вдохновением. Симурдэн слушал его. Роли переменились, и теперь казалось, будто ученик превратился в учителя.
— Ты, однако, быстро шагаешь, — проговорил вполголоса Симурдэн.
— Как же иначе, ведь мне нельзя терять времени, — сказал Говэн, улыбаясь. И затем он продолжал: — О, дорогой мой учитель, вот какая разница между моими и вашими утопиями. Вы стремитесь к обязательной казарме, я желаю школы. Вы мечтаете о человеке-солдате, я мечтаю о человеке-гражданине. Вы желаете человека-страшилища, я желаю человека-мыслителя. Вы основываете республику мечей, я основываю… я основал бы, — поправился он, — республику
Симурдэн посмотрел на пол темницы и сказал:
— Ну а пока чего бы ты желал?
— Того, что есть.
— Ты, значит, извиняешь настоящий момент? Но почему же?
— Потому что это — буря. Буря всегда знает то, что она делает. Сломленный дуб оздоровляет лес. Цивилизация заболела чумой, этот сильный ветер развеял заразу. Быть может, он недостаточно разборчив; но разве он и может быть иным? Ему ведь предстоит произвести радикальную чистку. Ввиду густоты миазмов понятна сила дуновения. А что мне за дело до бури, — продолжал Говэн, — если у меня есть компас; что мне за дело до событий, если у меня есть совесть? — и он прибавил грудным, торжественным голосом: — И, наконец, есть Некто, Которому невозможно действовать наперекор.
— Кто же это? — спросил Симурдэн.
Говэн поднял над головою указательный палец. Симурдэн следил взором за направлением этого поднятого пальца, и ему показалось, будто сквозь свод темницы виднеется звездное небо. Они помолчали, после чего Симурдэн продолжал:
— По-твоему, общество должно стоять выше природы? Я тебе говорю, что это не возможность, а мечта.
— Нет, это цель. Иначе на что бы годилось общество? Оставайтесь в лоне природы. Будьте дикарями. Отойти — рай, но только в этом раю не мыслят. Я предпочел бы разумный ад глупому раю. Но к чему тут ад? Будем просто человеческим обществом — и мы будем выше природы. Да! Если вы ничего не можете прибавить к природе, то почему вы выходите из нее? В таком случае лучше довольствуйтесь медом, как пчела, и трудом, как муравей. Оставайтесь рабочим скотом, вместо того чтобы быть разумным царем природы. Если вы что-нибудь прибавите к природе, вы по необходимости станете выше ее; прибавлять — значит увеличивать; увеличивать — значит возвышаться. Общество — это возвышенная природа. Я желаю всего того, чего недостает ульям, всего того, чего недостает муравейникам, — искусства, поэзии, памятников, героев, гениев. Вечно носить тяжести, — не в этом призвание человека. Я желаю, чтобы каждый из атрибутов человечества являлся одним из символов цивилизации и одним из двигателей прогресса; я желаю свободы духа, равенства сердец, братства душ. Нет, прочь всякое иго! Человек создан не для того, чтобы влачить за собой цепи, а для того, чтобы расправлять крылья. Долой пресмыкающегося человека! Я желаю превращения куколки в насекомое; я желаю, чтобы земляной червь превратился в крылатую бабочку и упорхнул. Я желаю…
Он остановился. Глаза его горели. Губы продолжали двигаться, но из них не вылетало никакого звука.
Дверь оставалась полуотворенною, и в темницу доносились кое-какие звуки извне. Слышны были звуки рожков: то трубили, по всей видимости, утреннюю зорю; затем послышался стук ружейных прикладов о землю: это, очевидно, сменялись караулы; затем, довольно близко от башни, насколько можно было различить в темноте, послышались звуки, указывавшие как бы на передвижение бревен и досок, перемежавшиеся глухими звуками, похожими на стук молотков.
Симурдэн, страшно бледный, прислушивался к этим звукам; Говэн их не слышал. Он становился все задумчивее и задумчивее. Он, казалось, даже не дышал, — до того внимательно он следил за видениями, возникавшими в его мозгу. Он ощущал приятную и сладостную дрожь. В глазах его становилось все светлее и светлее.
Так прошло довольно много времени. Наконец Симурдэн спросил его:
— О чем ты думаешь?
— О будущем, — ответил Говэн и снова погрузился в задумчивость.