Девять девяностых
Шрифт:
А Вася, предатель, стал издеваться, изображая:
— Я призрак Сбербанка!
Пал Тиныч ничего не ответил ни ему, ни Голодцу — рассказывал дальше, и постепенно к нему вернулась память. Целыми строками:
Лишь сыновей рожай. Должна творить Твоя неукротимая природа Одних мужей!— Это к ЕГЭ, что ли? — осенило практичного Голодца. Но Пал Тиныч не ответил — он всё тащил и тащил
Про пятна понравилось даже Карпову.
— Так-то нормально, — снизошел он. — А зачем нам это, Пал Тиныч?
Лишь после финальных слов Пал Тиныч объяснил: он теперь будет каждый день рассказывать седьмому какую-то историю. Про ад, например. Или про белого кита. Хотят они про белого кита?
— Главное, не про белого китайца, — пошутил Вася МакАров.
Седьмой «А» ушел в недоумении. Вася задержался рядом со столом учителя и почему-то шепотом сказал:
— Полтиныч, я знал, кто такой Макбет. Но если бы признался при этих быдлах…
— Я понимаю, Вася. Не переживай.
Пал Тиныч и раньше усложнял свои уроки — он давал русскую историю, которая шла по программе, параллельно с европейской. Ему хотелось, чтобы у детей было объемное представление — три дэ, как сказал бы Вася. Теперь же он превращал каждую встречу с детьми в ликвидацию черных дыр и белых пятен — по крайней мере в седьмом, своем экспериментальном, как он его называл про себя, классе. Пал Тиныч старался впихнуть им в головы всё, что упало с корабля — и пошло на корм рыбам, все ценные знания, принесенные в жертву самодеятельности, тестам, интернету и заговору, всё, что он знал и мог им рассказать.
— Всё это есть в сети, — недоумевал Голодец, но Миша Карпов, которому чрезвычайно понравился Данте в вольном пересказе Пал Тиныча, заткнул его встречным вопросом:
— А ты, Гошан, будешь читать это в сети?
Пал Тиныч освоил наконец, на радость директрисе, интерактивную доску и показывал семиклассникам репродукции великих картин — группировал не по мастерам, а по сюжетам, чтобы было интереснее. И понятнее.
Рождество, видите? Младенец Иисус в яслях. Да, Вася, это тоже называется ясли. И обратите внимание: вместе с Марией, Иосифом, пастухами или волхвами (это волшебники, Вася) на каждой картине — осел и бык.
Электронная указка тычет в Боттичелли, Дюрера, Брейгеля-старшего и художника, чье имя звучит как у голливудского актера — Ханс Бальдунг Грин. И вправду, всюду эта парочка — осел и бык. Зачем они здесь?
— Это мы зачем здесь? — продолжал сердиться Голодец, и Карпову пришлось швырнуть в атлета учебником истории. Попал!
— Я думаю, — почему-то шепотом сказала Соня Голубева, — что осел и бык на этих картинах — для уютности.
— Почти! — возликовал Пал Тиныч. — Они согревали своим дыханием младенца.
— А почему она вообще в таких условиях рожала? — строго спросила
Пал Тиныч начал рассказывать про царя Ирода, показал Гвидо Рени, Маттео ди Джованни — избиение младенцев. Большой серьезный заговор, в который поверил Иосиф.
Дети молчали, Вася подбрасывал в воздухе карандаш — он всегда что-то подбрасывал, говорил, это помогает ему думать. Он даже на физру ходил с карандашом, и Махалыч боялся, что кто-то из детей напорется на него глазом.
— Жалко младенцев, — всхлипнула вдруг Даша Бывшева.
А Даша Крюкова подошла к Пал Тинычу, когда он уже отпустил весь класс, и спросила шепотом:
— А дальше что было?
— Ты знаешь, Даша, что было дальше. Иисуса Христа распяли.
— Так этот Ирод его все-таки нашел? — гневно вскрикнула девочка, и Пал Тинычу вдруг стало стыдно, что он считал ее гарпией.
Он занимался с седьмым «А» три месяца — дополнительный урок каждый день, и никто не ворчал. Даже Голодец в конце концов сменил гнев на безразличие — иногда и он прислушивался к рассказам Пал Тиныча. История, литература, кино, география, музыка — без сокращений и ограничений. Для администрации у Пал Тиныча, если что, была легенда — они готовят сюрприз к Новому году. Как выкручиваться, историк еще не решил.
В середине декабря седьмой привычно завалился в кабинет истории, и Вася МакАров уже подпер рукой щеку, приготовившись слушать, как вдруг открылась дверь и на пороге появилась Кира Голубева. Она была в чем-то черном и опасно узком. Одно лишнее движение, и что-то черное лопнет по швам.
— Мама, ты мне обещала! — закричала Соня.
— Я обещала сделать всё для того, чтобы ты получила хорошее образование, — сказала Кира — каждое слово отмерено, как лекарство, которое дают в каплях. — Давно хотелось мне поприсутствовать на ваших дополнительных занятиях, Павел Константинович, не возражаете?
— Нет. Пожалуйста.
— И не только мне, — уточнила Кира. За ней в класс вошло еще несколько родительниц — Тиныч заметил Крюкову. С ними шла директриса Юлия Викторовна, Окса, даже Диана была здесь, смотрела в пол, как будто боялась запнуться.
Дамы расселись на задних партах, «на камчатке», как говорили в пору детства Пал Тиныча. Кто-то просто стоял в проходах — массовка, хор, кордебалет. Сегодня, по заказу Васи МакАрова, была тема — сюрреализм. Вася изменился в последнее время: он знал многое из того, что рассказывал учитель, но теперь он мог знать это на законных основаниях.
Кира Голубева засопела, уже когда на электронной доске появился первый слайд — вполне безобидный Дали.
— Скажите, Павел Константинович, а это есть в программе? — громко спросила она с задней парты.
— Нет, — ответил Тиныч. — В программе уже вообще почти ничего не осталось.
— Поняла, — сказала Голубева. — Вы считаете, мы должны быть вам благодарны, что вы тут насмерть пугаете наших детей рассказами про смерть? Соня не могла уснуть после вашего Данте целую неделю, я даже водила ее на специальный тренинг!