Девять месяцев, или «Комедия женских положений»

В дверь малой операционной просунулась голова молоденького интерна. Точнее, молоденькой:

– Софья Константиновна, вас вызывает начмед. Срочно! – подобострастно-исполнительно, чуть громче шёпота зарделась голова.

Интересно, вызывают как Софью Константиновну или как старшего ординатора? Скорее – всех сразу. Как всегда!

Подобострастие же головы точно относилось ко всему сразу, включая интерьер хирургического помещения (к коему юные интерны сначала и недолго относятся как к святилищу, чистилищу и прочему, недоступному осознанию, чем и внушающему мистический

ужас вкупе с благоговением). Так срочник первого года службы обращается к старослужащему, сообщая, что того вызывают к командиру части. Втайне радуясь, что вызывают не его. Вот просто бежал по плацу (по коридору лечебного учреждения), а тут – бац! – полковник (начмед). Майоры редко бывают командирами частей. А генералы – заместителями главных врачей даже в военных госпиталях – ещё реже. Так что если и приравнивать к воинскому званию начальника медицины (не правда ли, именно так любой из вас расшифрует слово «начмед»?), то, пожалуй, только к полковничьему.

Софья Константиновна была пока всего лишь капитаном – и должна была немедля кинуться исполнять устно переданный приказ. Но не кинулась. Не потому, что заподозрила салагу в слабоумии или – что ещё безумнее – в розыгрыше. Нет. Лечебное учреждение – в одну из малых операционных которого просунула голову молоденькая интерн – было самое что ни на есть гражданское, так что, пожалуй, ни к чему эти пассажи о воинских званиях и субординации. А то вы ещё подумаете, что в родильном доме вертикаль власти похлеще армейской! Если уж и делят с кем военные право дисциплинарного первенства – то скорее с монастырскими. У тех-то вертикаль всё же повыше заканчивается. Если вообще заканчивается...

Однако вовсе не из-за этих туманных соображений Софья Константиновна не побросала инструмент в лоток и не понеслась, теряя белые моющиеся тапки, к начальству. И не только не понеслась, но даже и не разогнулась, не шевельнулась и вообще никак не отреагировала на сакрально-придыхательный шёпот из-за двери. Дело в том, что в означенный момент времени она выполняла амниоцентез. Манипуляцию не то чтобы слишком сложную, но весьма и весьма кропотливую. И от ловкости и точности её, Софьи Константиновны, рук зависели, некоторым буквальным образом, жизнь и здоровье будущей матери и внутриутробного плода.

Зато ассистировавшая Софье Константиновне акушерка – эдакий старый служивый – тут же зашипела в сторону двери. Впрочем, тоже – не повернув даже головы. Эти старые «прапорщики» на горячих точках женского организма уже не одну собаку зажарили и врагам рода человеческого скормили. И с генералом своё «ты» заслужили, когда вместе ржавые гайки на дореволюционных рахмановках закручивали по ходу пьесы. Не то что сейчас – от лучших европейских производителей – всё в никеле и нано-заклёпками простёгано. Да ни один генерал с таким прапорщиком рюмку преломить не погнушается! Не то что там «ты» да «вы». Не в официальной, конечно, обстановке...

Нет, не так! Прицепились ко мне эти армейские хуже банного листа с распаренного берёзового веника! Если так дело пойдёт, придётся все колонтитулы под погоны стилизовать. А это нам – мирным гражданским авторам – совершенно ни к чему. Так что попробуем-ка ещё раз и сначала.

В дверь малой операционной одного из родовспомогательных учреждений нашего города (или, быть может, вашего?) просунула голову молоденькая интерн:

– Софья Константиновна, вас вызывает начмед. Срочно!

– Закрой дверь с той стороны, Анечка! – не поворачивая головы, прошипела интерну ассистировавшая доктору акушерка.

Молоденькая интерн испуганно захлопнула дверь. Не только не пискнув, но даже не подумав, что она не какая-то там Анечка, а самая что ни на есть Анна Владимировна. Врач-интерн! И никаких, пожалуйста, тыканий!

Всё это молоденькая Анечка додумывала уже по дороге, стремительно несясь к ближайшему на этаже «белому другу».

Девушка она была умная и прекрасно отдавала себе отчёт в том, что отчество надо ещё заслужить! Отчество приходит со знанием ремесла, с чувством юмора и с умением ориентироваться в уместности того или иного действия с учётом особенностей конкретной обстановки. Но, как говорится, в субординацию вживайся, а сам не плошай.

– «Срочно»! Слыхала? – возмущённо комментировала тем временем акушерка, давно заслужившая своё «тыканье» докторам во время бое... хирургических операций и манипуляций, но, конечно же, ни в коем случае не на обходе или при родственниках беременных, рожениц и родильниц. – Совсем эти молодые мышей не ловят. Видит, что ты занята, так нет...

– Да перестань, Лен. Наш драгоценный Павел Петрович в пароксизме очередного начальственного пыла вспомнил, что именно меня недостаточно сильно проработал сегодня на пятиминутке. Анна Владимировна же, скорее всего, просто мимо него пробегала. Возможно даже, – Софья Константиновна сделала «страшные глаза» и продолжила клоунским шёпотом, – без шапочки! Он на неё и рявкнул. И послал. Когда он на меня рычал на первом году интернатуры, я тоже пугалась и бездумно неслась исполнять всё, что он приказывал. Ну, или почти всё. – Доктор неподобающим для её звания и формы одежды образом хихикнула, как смешливая девчонка.

Пока они переговаривались, Софья Константиновна закончила работу. Акушерка с бряцаньем вернула инструменты в лоток, за что удостоилась укоризненного взгляда. Очередного в ряду бесчисленных. Но иных акушерок не переучить. Никак. Ничем. Ни за какие коврижки. Зато Лена умела работать. Хотя, конечно, это зловещее бряцанье... Им-то, медработникам, стук металла о металл – привычный фоновый шум. Как живущему окнами на Кутузовский – «манок» на «слуг народа». А пациентам этот звукоряд – как таксисту уездного городка, за рулём своей ржавой консервной банки впервые очутившемуся на том же Кутузе вечером пятницы. Шокирует не знание о разнообразных сторонах мира – каждый хоть раз в жизни да чувствует себя перебежчиком или беглецом. Шокирует сам факт пересечения границы этих миров. И не психику, а скорее моторику.

Но стоит ли слишком отвлекаться от повествования, дабы пуститься в плавание по океану никому не интересных рассуждений в век, когда читатель требует захватывающего сюжета, экшена и страниц, щедро удобренных упакованными трупами с разной степенью циничной иронии в оптимистичном анамнезе? Не стоит. Врачи – рабы своих ремесленных привычек. Пациенты – пленники своих разнообразно-одинаковых страхов. Читатели – узники привитых эпохой потребления и метрополитена стереотипов. А писатели...

Постоянство не заслуживает ни похвал, ни порицаний, ибо в нём проявляется устойчивость вкусов и чувств, не зависящая от нашей воли.

Это не я. Это Ларошфуко.

Философы-утописты, помнится, утверждали, что, когда колбасы и дров будет хватать на всех, сытые обыватели примутся за изучение красивого, изящного и вечного. И заструится повсеместно мирра счастья и благоденствия... Ан нет! Колбасы вдоволь, а мы, как и прежде, – кто бряцает, кто пугается, а кто предпочитает криминальные и любовные истории максимам и сентенциям. Вот и правильно! Ибо нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех. Это опять он, Франсуа де Ларошфуко, и пусть не пеняет, что его уже почти никто не читает. Всегда можно списать на всё ещё недостаточное количество колбасы. Брауншвейгской, например. Или трюфелей. Возможно, утописты просто-напросто ошиблись продуктом. Именно трюфелей (желательно чёрных) должно хватать абсолютно всем, чтобы мы уже наконец стройными кафедральными рядами засели за Бердяева с Конфуцием. А поскольку мать-природа не способна выдавать на-гора такое количество деликатесной плесени, то и эта утопия неосуществима. Впрочем, как и любая другая. На то она и утопия.