Девять минут до взрыва
Шрифт:
Краснов медленно поднялся на ноги, не выпуская из рук оружия – ему все никак не удавалось нащупать влажными от пота пальцами флажок предохранителя…
– Не балуй! – «душок» строго погрозил ему пальцем (остальные двое держали застигнутого ими врасплох бойца под прицелом своих автоматов). – А то бачка буду резать… Слушай, что скажу!
– Ну, с-слушаю.
– Тебя, боец, никто сюда не звал! Это наша земля! Ты тут – чужой!
– Это и моя з-земля.
Краснов ощущал себя так, словно он стоит на палубе раскачиваемого штормом корабля. Одно лишь неловкое, неосторожное движение, и он рухнет, окажется смытым волной за борт. И тогда неотвратимо погибнет в раскаленном
– Запомни, джигит: это Россия, это Кавказ, и это – н а ш а земля!
– Ладно, оставим этот спор! Ну что, воронежский? – на лице у горбоносого появилась хищная белозубая ухмылка. – Разойдемся по-хорошему, что ли?
– Это как… интересно знать?
– Просто. Ты нас пропускаешь… и не поднимаешь шума, ясно? И никто не пострадает, да? Ты останешься живой! И твои бойцы, что залегли в кустах, тоже останутся в живых… мы их не тронем!
«Они не хотят… тра-та-та… поднимать лишнего шума, – звонкие молоточки били дробь в ушах, мешая сосредоточиться. – Трам-та-ра-рам… Расчитывают пройти через этот сектор, где… трам-та-там… проход перекрывает одна из «засад-секретов»… та-там… Не «одна из», Краснов… тах-та-тах… а конкретно т в о я… та-та… потому что ты поставлен старшим… трах-пере-трах… ты контролируешь важный перекресток… тах-та-тах… и ты в ответе!..»
– Ну? Чего задумался, «воронеж»?! – улыбка стала потихоньку сходить с уст боевика. – Думаешь, есть выбор? Его нет! Мы всегда выбираем «меньшее из зол»… И так всю жизнь. Любой из нас! Понял?
Что-то твердое уперлось в спину Краснова, аккурат меж лопаток.
Стрельнут в спину – подумалось, – из «бесшумки», и все… нет Краснова! Или ножом прикончат… Надо бы подать голос. А то ведь и пацанов порежут, как баранов.
«Меньшее из зол»… Из каких именно «зол»? Хотелось бы подумать, поразмышлять над тем, почему выбор всегда так узок, так ограничен.
Но нет, нет такой возможности! Нет когда! Бегом-бегом! Родина-мать зовет!! Па-адьем! Общее построение!! В шеренгу… по… стаанавись! Ррравняйсь! Смирррна! Вынос флага!! Барррабанная дрробь!!!! Шагом арш «говядинка»! Левой! Левой! Раз! Раз! Раз-два-три! Четче шаг… держать строй! И не хрен думать о всяких-разных «выборах»: не вашего ума дело!
Краснов поднял тяжелую, налитую свинцом голову, огляделся. Над ним, частично заслонив собой распалившееся послеполуденное светило, стоял заросший косматой бородой мужчина… Коля-Николаша, дальний мамин родственник… Такой себе чел лет сорока с гаком, с «легким повреждением ума», как о нем иногда в сердцах говорит мать, когда тот надолго исчезает из дома и его приходится выискивать по всему городу.
– Солдат, вставай! – Коля слегка ткнул его своей суковатой палкой в бедро. – Вставай-вставай! Солнце! Голова будет болеть!
Краснов поднялся на ноги. Почти три дня, часть субботы, воскресенье и понедельник он провел на хуторе у маминого брата дяди Федора, тоже экс-вояки, но, в отличие от племяша, подполковника, военного пенсионера – у того свое хозяйство километрах в сорока от города. Время провели неплохо: в субботу пришлось потрудиться на колке дров, но потом была банька под холодное пивко домашнего приготовления. Еще затемно, до утренней зари, отправились на рыбалку. А когда вернулись с неплохим уловом (ведро мерных, с ладонь, карасей), сели за накрытый стол: выпивали, закусывали, разговаривали «за жизнь»…
Дмитрий едва вырвался от дяди Федора, пообещав приехать на следующие выходные. Когда добрался до дому, – около полудня – здесь никого уже не было, кроме Коли-Николаши. Мать ушла на работу до вечера, отчим еще в прошлый четверг уехал с напарником в рейс – он дальнобойщик – и покамест не вернулся. Ну что ж: съел тарелку холодного борща и кусок вареной говядины, покурил, взял наугад книжку из библиотеки отчима. Раньше, в юности, Дмитрий, бывало, зачитывался книгами про войну, про спецназ, про разведчиков, даже отечественными боевиками не брезговал. Любил также смотреть фильмы про Великую Отечественную. Особенно те, преимущественно старые, советские киноленты, где было много батальных сцен и где довольно основательно – как он тогда думал – был реконструирован военный быт и показывали много всякого разного оружия и военной техники того времени…
Ему хватило двух-трех страниц, чтобы понять, что эта тема – тема войны – в ы ш л а из него.
Он, Краснов, пережил, переварил, исторг ее, изблевал, пресытившись и «военным бытом» и той частью своего прежнего армейского бытия, в отношении которого власть отказывается произносить слово «война», но соглашается – жульничая, лицемеря, воруя, обсчитывая, мухлюя по-всякому – все ж выплачивать «боевые»…
Отложил книгу; ящик тоже смотреть не хотелось – квартируя у Маринки, насмотрелся всякой хрени. В доме на тихой окраинной улице Вагонной, даром что он здесь вырос, Дмитрий все еще не мог себе найти подходящего угла. После возвращения все казалось ему тут чужим, как будто он здесь «из милости», как этот бедолага Коля-Николаша. Мать не подала виду, что расстроена его бегством от «молодки». Но и не так, чтобы приняла его обратно с особой теплотой – прохладно они поговорили, потому и собрался уже спустя несколько часов после возвращения и поехал на хутор к Федору…
Ну да ладно, это все мелочи. Как-то все утрясется. Вон, Лешка Супрун, когда дозвонился в воскресенье на мобилу, сказал, что им надо обязательно встретиться уже в ближайшие дни. И не так, как они перед пятничной дискотекой пересеклись, – вот уж приключение вышло! – не наспех, не на ходу и не под градусом. А нормально так переговорить, как полагается взрослым и ответственным людям. В том числе и о вопросах возможного трудоустройства. Потому что денег, которые откладывались на банковский счет Краснову за контрактную службу, хватит на пару-тройку довольно тусклых месяцев в подснятой квартирешке-однушке. Если он, конечно, надумает покинуть «отчий дом» и уйти в самостоятельное плавание…
Краснов устроился в тенечке в саду: сначала на раскладушке, а затем расстелил подстилку на травке под старой грушей. И, видать так разоспался, что оказался весь уже не в тени, а на палящем солнце – начало шестого, а все еще п е ч е т…
Он вытер ладонью влажное лицо. Спина, особенно плечи, шея, лицо – горели, пропеченные докрасна (он дрых в саду в одних шортах). Ладно, не в первой. Подошел к колодцу, откинул крышку, смайнал ведро…
Надо же, хрень какая привиделась… Хотя почему – хрень?
Он напился холодной колодезной воды: пил жадно, закинув голову, прямо из ведра, затем, утолив жажду, опрокинул на себя, на разгоряченную голову, на обожженные плечи… Кое-что из его недавнего горячечного сна соответствует действительности, вот только финал у той годичной давности истории совершенно иной. Прошлым летом их часть была задействована на проческе сунженского леса (дело было примерно на том самом участке местности, который ему так явственно привиделся). Из их роты наскребли всего два десятка воинов; в остальных ротах случился примерно такой же расклад. На бумаге боевую задачу выполнял полк мотострелков, на деле – полторы роты. При четырех офицерах. А задачу – выполни, хоть тресни.