Девять унций смерти
Шрифт:
— Ну вот! Я же говорила, что он там! Здравствуй, дяденька! Спасибо тебе, что ты меня спас, а то так умирать не хотелось…
— Но… как это может быть, дочка? — смущенно промолвил кузнец. — Ты ведь… ты все время была здесь. Даже когда себя не помнила. Все про какой-то лес говорила… как там темно и страшно…
Он осекся, потому что в глазах дочери и вправду на миг мелькнуло отражение того дикого, страшного леса, и его чистая и честная душа вострепетала от жалости и ужаса.
— Там и правда страшно, — тихо и очень по-взрослому ответила девочка. — Очень страшно, если одной и ночью. Но
— Дочка, — негромко перебил девочку кузнец, — мы боялись тебе сказать, но… Джерри-скрипач умер три дня назад. Он просто не мог…
— А я знаю, — ответила девочка. — Знаю, что умер. И почему это он не мог? Очень даже мог. Мертвые могут гораздо больше, чем живые, а он и живой все мог. Потому у нас и конь убежал. Кони, они ведь боятся покойников. А тогда Джерри-скрипач привел дяденьку. Дяденька никого не боялся. Даже тех чудищ, которых сам придумал. Хотя они очень страшные были. Но он все равно не боялся. Ему очень хотелось меня спасти. Я все думала: зачем он таких страшилищ придумал, а потом поняла, вот чтоб их не бояться, для того и придумал. Он очень храбрый и добрый! Спасибо тебе, дяденька!
И тут Якш рухнул на колени, и слезы вновь побежали по его лицу. Он плакал, потому что впервые понял, как удивительно и страшно устроен мир и как мир бывает прекрасен, если как следует постараться. Он плакал, оттого что наконец почувствовал: его простили. И пусть даже эта больная девочка ничего не знала о той страшной вине, что он сам взвалил на себя, пусть она и вовсе не знала, что он гном, пусть спасти одну невинную жизнь, предварительно загубив их гораздо, гораздо больше, явно недостаточно для прощения и оправдания, да и может ли быть здесь какое-то прощение и оправдание? Но вот здесь и сейчас, в этот единственный и неповторимый миг, на этой единственной и неповторимой олбарийской земле Якш чувствовал себя прощенным и оправданным.
Это было куда больше, чем он надеялся.
Якш плакал молча, заткнув рот обеими руками, силясь не разрыдаться в голос, страшась напугать девочку, а она, вскочив с постели и ловко проскользнув под рукой матери, уже гладила плачущего гнома по голове.
— Ну что ты, дядечка, что ты… ведь все уже хорошо… ты из-за меня плачешь? Не надо, дядечка, я ведь уже не умру, а скоро совсем здоровенькая буду. Правда-правда. Лекарь так и сказал. Можешь сам у него спросить. Ты не плачь, ладно? Вон, смотри — солнышко… травка зеленая… а ночью будут звездочки. Тебе нравятся звездочки?
— Да, — ответил Якш, — только я их никогда не видел, — смущенно добавил он.
— Какой ты чудной! — засмеялась девочка. — Хочешь, я тебе сама их покажу? Я их все-все знаю. Мне дедушка показывал. И как которая зовется, рассказал.
— Хочу, — сказал Якш. — Очень хочу звездочки посмотреть.
— Так что же это все-таки было? — тихо спросил кузнец.
— Чудо, — ответил сэр Хьюго Одделл. — Самое настоящее чудо, хвала Господу…
— Игрушки! — радостно вопил маленький гномик, мгновение назад задумчиво таращившийся в морскую даль. — Игрушки плывут! Смотрите скорей!
— Ой, и правда игрушки! Игрушки! — тут же завопили его приятели.
— Игрушки-игрушки-игрушки!
— Чур, мои!
— Нет — мои! Я первый увидел!
— А вот и нет! А вот и нет! А вот и нет!
— Вы — болваны! «Твои», «мои»… Как их оттуда достать?! — солидно возгласил гномик чуть постарше остальных. — Не видите, что ли? Они же далеко. Или кто-то из вас научился по воде ходить?
Владыка
По морю плыли игрушки.
Сдержать восхищенный вздох ей не удалось. Игрушки были красивые. А потом… а потом она поняла, что они еще и очень большие. Просто громадные. Это только кажется, что они маленькие, потому что они далеко, а на самом деле они ужас какие громадные. Кто может играть такими? И кто посмеет?
— Корабли, — сказал подошедший Фицджеральд. — Наконец-то.
«Так вот они какие!»
— Корабли! — тут же с восторгом завизжала малышня. — Мы будем корабелить!
— Кораблить!
— Мы будем корабельщиками! — поправил кто-то из мальчишек постарше.
— Люди говорят — моряками, а не корабельщиками! — тут же поправили его самого.
— А кто такие моряки?
— Ну… это те, которые…
— Когда скалы поплывут по воде, настанет конец мира! — притворно отчаянным тоном возвестил один из старейшин.
«Книга камней. Каноническая часть. Пророчества о конце мира!»
Сказано было вроде бы негромко, но при этом использовался хитрый ораторский прием, столь излюбленный наставниками и старейшинами, когда негромкий вроде бы голос разносится далеко и внятен всем вокруг.
«Ах ты, старый мерзавец!»
Владыка порадовалась, что Якш перед уходом не только научил ее отличать этот прием от обычной речи, но и пользоваться им.
— Ты где-нибудь видел деревянные скалы, наставник?! — ехидно поинтересовалась владыка. — Или, может быть, ты где-то видел полотняные?
— Нет, владыка, — огорченно отозвался тот.
— Тогда заткнись и прекрати разводить панику, а не то…
— Горло перережешь, я помню, владыка, — печально отозвался старейшина.
— Плохо помнишь, — буркнула Гуннхильд Эренхафт.
— Эй, малышня! Корабли вам не игрушки! — крикнула она прыгавшим от восторга гномикам и гномочкам.
— Это вам не игрушки! — восторженно пропищала какая-то малявка. — Вам не игрушки, а нам — игрушки!
— Нам — игрушки! — дружным хором поддержали ее остальные и тут же попрятались под грозным взглядом владыки, которая с большим трудом сдерживала смех, грозивший вот-вот прорваться наружу и намертво испортить ее грозную репутацию.
— Да… трудное будет дело, — задумчиво молвил Фицджеральд.
— Какое?
— А вот уговорить стариков ваших на корабли взойти…
— Трудное, — кивнула гномка. — Но мы справимся.
«Пинками загоню!»
Оказывается, у людей есть совершенно потрясающая вещь. Она называется — сено. Его из скошенной травы делают. Для этого траву сначала срезают при помощи специальных орудий, они называются «серп» и «коса». Серп маленький и кривой, ручка у него короткая, и он как-то связан с ночным человечьим светилом, которое называется «луна», вот только Якш не совсем понял, как, а коса гораздо больше, с ее помощью траву косить легче, а еще она совершенно не похожа ни на косички гномок, ни на косы человечьих женщин. Потом скошенную траву оставляют сохнуть прямо там, где скосили, и, чем дольше она сохнет, тем больше превращается в сено. Время от времени эту уже не траву, но еще не сено, переворачивают, чтоб она со всех сторон сохла, это называется «ворошить». Переворачивают ее хитрым орудием, которое называется «грабли». Грабли деревянные, немного напоминают гномский боевой блэтткамм, а еще на них ни в коем случае нельзя наступать дважды, люди почему-то теряют уважение к тому, кто поступает столь опрометчивым образом. Потом уже высохшее сено складывают особым образом, это называется «стог», и он стоит так до тех пор, пока не приходит время переправить сено в место его хранения, которое называется «сарай».