Девятая рота. Дембельский альбом
Шрифт:
— Базар! Где связь? — крикнул Лютаев.
— Товарищ прапорщик! — Басаргин, обнимая рацию, сидел в укрытии и плакал, как ребенок.
— Связь давай, воин!
— Пиздец рации, командир. — Юрка Басаргин обнял зеленый металлический корпус и заплакал, как маленький ребенок, у которого сломали любимую игрушку.
Лютый только теперь разглядел в корпусе переносной радиостанции два пулевых отверстия…
9
Нет, ну что за судьба такая? Опять связи нет, как тогда в Афгане. И помощи с базы не будет. Все, как тогда в Афганистане!
Тогда тоже из всей девятой роты живыми оставались единицы. Еще не убили Воробьева и Чугайнова. Живы были Стас и Бекбулатов — Пиночет — классный парняга! И дрался, как черт. Лютый почему-то именно сейчас вспомнил про Пиночета, чеченского пацана, угодившего, как и многие другие на афганскую войну… В дембельском альбоме, оставленном Лютому в наследство покойным Джокондой, было несколько фотографий, где они с Пиночетом стояли в обнимку. И Белоснежки была фотка: до чего же славная и охочая до солдатской любви девчонка была — дочка санитарки из учебного полка.
Она провожала в Афган каждую очередную группу ребят, уходивших на войну, таким сумасшедшим сексом, какой не снился даже любителям тяжелого порно. Все эти воспоминания пронеслись в голове Лютого, словно кадры киноленты при ускоренной перемотке.
— Басаргин! — крикнул Лютаев, возвращаясь к действительности. — Бросай на хер это железо! Автомат бери! Огонь, мать твою мачеху!
Юрка не заставил себя просить дважды. Отшвырнул в сторону пробитую рацию и взялся за оружие. Теперь они жарили по наседавшим бандитам плечом к плечу — в два ствола.
— Женя! Таракан! — позвал Лютаев. — Как там киргиз?
— Ползет, товарищ старший прапорщик.
На секунду оторвавшись от прицела, Лютый сам посмотрел в сторону, куда ползком ушел Кадра.
Киргиз был в полуметре от первого из двух снайперов. Сжался весь, притаившись за невысокой каменной грядой, приготовился. И прыгнул вверх, как снежный барс, подкарауливший свою добычу. Налетел сверху на снайпера, держа наготове нож. Задрал ему вверх голову и резко полоснул по горлу ножом. Не задерживаясь, тут же перекатился в сторону, вжался в землю.
— Дурак! — крикнул ему Лютаев, хотя знал, что Кадра его не услышит.
Эх, парень, неверно ты оценил обстановку. Или просто в горячке короткой схватки не успел этого сделать. В другую сторону тебе надо было перекатываться! Под куст арчи — горной низкорослой елки нужно было уходить! А теперь ты лежишь на открытом пространстве.
И Кадра поплатился за эту ошибку. Из-за небольшого скального выступа на него обрушился сверху боевик. Мощный, гибкий, жестокий, в черной кожаной бандане на голове. Кадра не успел даже дернуться, а боевик уже всадил ему свой нож в спину по самую рукоять. И тут же скрылся за спасительной скалой.
Лютый дал по нему очередь и опоздал всего лишь на сотую долю секунды. Пули раскрошили серый скальный выступ, но цели не достигли.
Странно, но в этом моджахеде Лютый на уровне подсознания уловил знакомые черты. Где-то он видел этого крепкого бородача в обыкновенном армейском камуфляже и горных ботинках. На кого-то похож? Да насрать сейчас на это. Он поискал глазами Тараконова.
— Женька! Посчитай, сколько у нас людей!
И — огонь по противнику. Вот он, гад, перебегает от камня к камню. Лютый, не торопясь, прицелился. И одиночным — в лоб ему.
— Таракан!
Нет ответа. Лютаев повернул голову в его сторону и увидел Женьку Тараконова, лежавшего чуть в стороне с развороченной головой. Мозг медленно выплывал из расколотой черепной коробки на серый снег. И выстрелов с нашей стороны почти уже не слышно. И духи примолкли.
Тишина в горах.
— Басаргин! — позвал Лютаев.
— Здесь я… — подполз к нему Юра Басаргин.
Он, оказывается, в это время собирал патроны убитых товарищей.
— Товарищ прапорщик… А нас всего двое осталось… — Он поднял на Олега испуганные глаза. — И нет больше никого… Все…
— Точно все? — Ах, как не хотелось Лютаеву верить своему радисту, но в глубине души он знал, что так оно и есть.
— Убиты все, товарищ прапорщик. — Голос у Басаргина дрогнул.
— Пиздец подкрался незаметно, — с мрачным юмором сказал Лютаев. — Патронов сколько собрал, сынок?
— Четыре, товарищ прапорщик…
— Не ссы! — попытался подбодрить парня Олег. — Четыре патрона — это не так плохо. Давай, по братски: тебе два, и мне два.
По два патрона на брата? Сила…
«Это — конец», — подумал Лютаев, ложась на прежнюю позицию, чтобы подстрелить еще хотя бы пару духов.
— Сынок! — Он повернулся к Басаргину, зачем-то прикоснулся к его грязной, залитой слезами щеке своими заскорузлыми пальцами. — Не ссы, прорвемся… — И заорал дико, отчаянно: — Девятая рота, к бою!
И выискивая цель перекрестьем прицела, Лютый тихонько запел:
До чего чудесно на войне, Когда танк проедет по спине. После боя парни прибегут, Меня ложкой с траков соскребут. Командир склонится надо мной, Скажет, спи спокойно, рядовой, Пухом будет пусть тебе земля Не забудет Родина тебя. [2]2
Текст А. Денисова.
Он набрал в легкие воздух, мягко потянул спусковой крючок — затворную раму заклинило. Видно, патрон в казенной части ствола пошел наперекос. Все, отбегались…
Вот тебе и война, Лютаев. Рвался сюда, как за лекарством от бессмыслицы жизни. Даже поговорку вспоминал: «Кому война, а кому мать родна». И снова попал, как сопляк, в западню. Так может быть, война — она не мать, а мачеха?..
Рядом хлопнули два последних выстрела — рядовой Басаргин стрельбу закончил…