Девятый Будда
Шрифт:
Прежде чем отправиться в путь, Кристофер изменил свою внешность. Дрожа от холода, он разделся догола и обмазался смесью из сока грецких орехов и йода. Когда кожа высохла, он облачился в теплую одежду, соответствующую погодным условиям, которые ожидали их впереди. Поверх он натянул жутко пахнущие, залатанные лохмотья, которые Лхатен раздобыл в каком-то месте, которого даже не назвал. Кристофер и не спрашивал — он предпочитал не знать. Краска для волос оказалась достаточно неплохой для жидкости с этикеткой «Всемирно извесная жидкость Пхатака для крашения и восстановления валос, иффективна против сидины, лысины, роздражения кожи». В бутылке осталось достаточно жидкости
Они шли всю ночь, чтобы к утру оказаться на максимально возможном расстоянии от Калимпонга. Первым пунктом на их маршруте была деревня Намчи, примерно в десяти километрах к северо-западу от города. В темноте они прошли ничем не помеченную границу между британской Индией и Сиккимом. Кристофер знал, что это больше, чем просто граница. Теперь он думал только о горах.
Они миновали Намчи вскоре после полуночи. Деревня представляла собой скопище бамбуковых хижин, тихих, спящих, неохраняемых. Дорога шла вверх, иногда плавно, иногда круто, через мокрые от росы луга и участки леса. Дальше лес должен был стать более густым, а затем их ждала горная страна.
По совету Лхатена они сделали привал в пяти километрах от Намчи. Кристофер чувствовал себя бодрым и хотел идти дальше, но Лхатен настаивал на отдыхе.
— Завтра вы устанете, а нам предстоит долгий путь, прежде чем мы оставим позади все деревни. Даже если вы не можете заснуть, вы должны отдохнуть. А я посплю. У меня был тяжелый день... и я знаю, что ждет нас впереди.
Было ощущение, что Лхатен сбросил с себя маску, которую носил в Калимпонге. Там он был подобострастным и почти раболепным, постоянно называя Кристофера господином. Во всех отношениях он вел себя как представитель низшей расы, обращающийся к хозяину. Однако чем дальше они уходили от города, тем больше росло в нем чувство независимости. Он гораздо реже называл Кристофера «сахиб», а если и произносил это слово, то со все возрастающей иронией, смешанной, как казалось Кристоферу, с долей симпатии. Кристофер все еще удивлялся тому, что мальчик вызвался быть проводником у человека, подозреваемого в убийстве. Но с самого начала было очевидным, что он не хвастался, когда говорил, что ему уже доводилось быть проводником.
Кристофер попытался уснуть, но сон его был поверхностным и прерывистым; он периодически просыпался и слышал ровное дыхание лежавшего рядом Лхатена. Земля была твердой, а воздух — обжигающе холодным. Днем должно было стать теплее, но ночью это мало утешало. Кристофер не мог отвлечься от своих мыслей, предыдущий день был так еще близок и в его памяти.
Небо постепенно становилось пурпурным, затем ало-золотым по мере того, как поднималось солнце над холмами Бхутана. Лхатен проснулся с первыми лучами солнца. Он планировал в этот день пройти максимально большое расстояние и уйти как можно дальше от дороги, которой все пользовались. На расстоянии иностранец мог сойти за непальского путешественника, но он не хотел, чтобы кто-то оценивал маскировку Кристофера вблизи. К тому же один только рост Кристофера мог привлечь ненужное внимание. И с этим они ничего не могли поделать.
У Дамтунга дорога раздваивалась. Налево лежал путь к буддийскому монастырю Пемаянгцзе, а ведущая вправо более широкая дорогая спускалась к реке Тиста. Это была главная дорога, которая вела в Ганток, столицу Сиккима.
— Нам
Спуск был крутым. Внизу бурлила, выходя из берегов, Тиста, распухшая после недавних дождей. Это была большая река, наделенная тугой яростью горного ручья, бурлящего в узких ущельях. Они обошли стороной деревни Теми и Тарко, словно люди, которые спешат на ярмарку в Ганток. Жара стала невыносимой. К полудню они оба разделись до пояса. Ночной холод казался сном или далеким воспоминанием.
Вокруг них сгущались темные, влажные джунгли, удушая их своей близостью. Они касались их влажными зелеными листьями и усиками, свисавшими с покрытых мхом сучьев, чье прикосновение напоминало скользкое прикосновение змеи. Гигантские папоротники вели войну за пространство с бамбуком и пальмами. Все вокруг было опутано виноградными лозами и ползучими побегами. Повсюду росли орхидеи, белые тяжелые цветы, расточающие опьяняюще-болезненный запах. В тени скользили по заваленной, гниющей земле яркие змеи. Воздух был влажным, тяжелым, полным гниения. Они старались дышать пореже, словно знали, что он отравлен.
Здесь, в лесу, жизнь и смерть были тесно переплетены: флора и фауна умирали, гнили и становились пищей для новой жизни, повсюду пробивавшейся из-под земли, горячей, зеленой, беспокойной. Все было охвачено лихорадкой: насекомые, растения, птицы, змеи, животные; все они сгорали от нее.
Как-то раз Кристофер заметил тучу бабочек, пляшущих в солнечном луче у самой земли. Их крылья вспыхивали на солнце: красные, синие и желтые пятна напоминали витражное стекло в темном соборе. Подойдя ближе, он заметил, что они кружат над гниющим телом маленького зверька, словно питаются какими-то образом его останками. В другой раз Лхатен показал ему отдельно росший цветок необычайной красоты, алый драгоценный камень на длинном стебле: над ним, скрываясь в темноте, таилась толстая паутина, в которой беспомощно барахтались умирающие насекомые, привлеченные ярко-красными лепестками цветка.
С самого начала их беспрестанно атаковали пиявки. Маленькие создания, напоминающие коротких и тонких земляных червей, падали на них с веток, пробираясь под одежду к долгожданной живой плоти. И, присосавшись, пили кровь до тех пор, пока не насыщались. Бороться было бесполезно — если их давили, присоски были невредимы, если отрывали от тела, оставались гноящиеся раны. Каждые несколько километров они останавливались и прикладывали к телу маленькие мешочки с солью, которые предварительно окунали в воду, и пиявки съеживались и падали на землю.
Большую часть времени они шли молча. Жара и удушливый воздух превращали речь в непозволительную роскошь. За них говорили ярко раскрашенные птицы, лягушки, обезьяны и другие обитатели земного мира. А джунгли словно зачаровывали их, выпивая не сорвавшиеся с губ слова, как пили кровь из их вен ненасытные пиявки.
Но по ночам на привалах они шептались в темноте, пока хищники рыскали в поисках добычи, а цветы наполняли ночь ароматами.
— Вы сражались на войне, сахиб? На большой войне? Вы видели танки и аэропланы?
— Нет, Лхатен. Ничего такого я не видел. Я был в Индии. Здесь были шпионы, немецкие шпионы. Они хотели начать здесь войну, чтобы отобрать у нас Индию.
— У вас. Они хотели отобрать Индию у вас.
— Да, конечно. Но не затем, чтобы вернуть ее индийцам. Они хотели забрать ее себе. Сделать Индию немецким протекторатом.
— И что-то изменилось бы?
Кристофер задумался. Для британцев конечно. А для индийцев? Или непальцев, как Лхатен? Он бы хотел дать утвердительный ответ и на этот вопрос, но не мог, поскольку не был убежден в собственной правоте.