Девятый час

Макдермот Элис

– Надень шляпку и нанеси ей визит.

Не сходя с порога, сестра Люси бросила оценивающий взгляд за спину миссис Тирни на захламленную квартиру, перевела его на раскрасневшиеся диатезные щечки ребенка, которого та прижимала к бедру, потом на саму женщину в высоком переднике из блеклого перкаля с мокрым пятном (может, от материнского молока?) на груди. В другой комнате вопил младенец.

– Приведи себя в порядок, – добавила сестра Люси, – и нанеси визит. По-соседски.

Миссис Тирни улыбнулась. Она спросила имя и адрес вдовы. Пообещала очень скоро обязательно к ней заглянуть.

– Почему не сейчас? – спросила сестра Люси. – А мы, пока тебя не будет, за детьми присмотрим.

Стоявшая рядом с ней сестра Жанна виновато покраснела, пожала плечами и протянула руки к мальчику на руках у миссис Тирни. Миссис Тирни почувствовала, как тот всем телом, всем весом устремился

к монахине, словно его тянуло магнитом.

И тогда она рассмеялась. И пригласила сестер войти.

Путь в парк и из него – в жару или в холод, в снег или в удушливый зной (удержать в четырех стенах их мог лишь проливной дождь) – молодые матери проделывали по запруженным улицам с нетерпеливым величием. Вместе они возвращали мальчиков и девочек-близняшек Элизабет Тирни в ее квартиру, потом вместе вносили обе громоздкие коляски по крутым каменным лестницам. Пусть другие матери бросают коляски в проулках и внутренних дворах, рядом с мусорными баками и под лестницами. Но только не эти две.

В сравнении со скудной меблировкой Энни квартира миссис Тирни казалась сущим шапито колыбелек и кроватей на колесиках, одежды, тазиков и грязных тарелок. Каждое утро обеденный стол заполняли липкие стаканы, стопки блюдец и пепельницы, забитые окурками от сигарет и сигар, потому что ее муж Майкл любил вечерние мужские посиделки. У них собирались «закадычные» (так называла их миссис Тирни): по большей части коллеги с работы, швейцары, коридорные и официанты, происходившие, по ее выражению, «изо всех уголков земли». «Чем больше, тем веселее», – говаривала она. И – вопреки хаосу стаканов и тарелок, въевшегося запаха сигарного дыма, силившегося перебить запахи стирки и грязных подгузников, – произносила она это с той же ироничной нежностью, с какой относилась ко всему связанному с ее мужем. Сам он был вовсе не иммигрантом, а, напротив, образованным сыном школьного учителя из-под Покипси. Семья от него отказалась за то, что он, по словам все той же миссис Тирни, «опустился до самых низов», женившись на ней.

Когда две большие черные коляски благополучно устраивались в узкой прихожей Элизабет Тирни, а ее младенцы – в самих колясках, Энни с дочкой покидали гостеприимный хаос ради мира и упорядоченности монастыря Малых сестер бедняков, где Энни дали работу в подвальной прачечной.

Все устроила сестра Сен-Савуар. Перед тем как старую монахиню окончательно сразил недуг, она положила записку в ноги Пречистой Деве (к ее статуе в монастырском садике) с просьбой изыскать достаточные средства, чтобы платить юной вдове зарплату: «Как-нибудь, дорогая Богородица». Дамы из комитета вспоможения монастырю нашли записку (они каждый день заглядывали под статую) и представили петицию совету. Комитет вспоможения при монастыре Малых сестер состоял по большей части из праздных католичек, имевших преуспевающих мужей. Как прекрасно понимала сестра Сен-Савуар, они питали особые симпатии – «на все Воля Божья» – к нуждающимся юным вдовам.

Из выделенных дамским советом средств монахини платили Энни восемнадцать долларов в неделю и кормили ее и ее дочь, когда малышку отняли от груди, во время завтрака и ланча. По всеобщему мнению, все сложилось наилучшим образом для вдовы с младенцем. Плетеную корзину оснастили полотенцами и подушкой, и младенец спал у ног матери, пока та стирала, штопала и помогала сестре Иллюминате с глажкой.

Когда девочка подросла, сестры отнесли в монастырь колыбельку, а позже персидский коврик (тоже подарок монастырю), чтобы прикрыть сырой пол подвала. Играть девочка могла с лоскутками и катушками от ниток, а сестра Иллюмината вырезала из туалетного мыла собачек и уточек – к вящему раздражению Энни, которой приходилось следить, чтобы дочка не сунула их в рот или в глаза. Но она никак не могла отказать монахине, учитывая, как сестра Иллюмината гордилась своими творениями и как радовалась дочка всякий раз, когда та доставала из складок одеяния новую фигурку.

Сама работа была бесконечной. Каждый день в монастырь приносили пожертвования – одежду, предназначенную для бедных, которую следовало рассортировать, постирать и починить. А еще было грязное постельное белье больных: простыни, одеяла и наволочки, подгузники, полотенца, носовые платки, – все сносилось из домов, где сестры ухаживали за недужными. В любую свободную минуту следовало резать на бинты и стерилизовать ветхие простыни, а потом скатывать и аккуратно укладывать их в саквояжи – ни одна сестра не отправлялась на служение без упакованного саквояжа.

Была и каждую неделю рутинная стирка и глажка монастырского постельного белья и облачения

сестер – черных саржевых одеяний и коротких накидок, – а еще требовалось крахмалить и отглаживать их нагрудники, двурогие чепцы и платы. Любые проблемы, с какими сталкивались в своих повседневных трудах сестры, можно было отследить по пятнам на передниках и рукавах: запах рвоты на одеяниях, брызги крови на белых нагрудниках. Следы, которые неизбежно оставляли смертные тела сестер, были очевидны в нескончаемом потоке менструальных тряпок и исподнего, пожелтевшего в подмышках или в паху. По утрам первой задачей Энни было опустошить бак, в котором белье замачивали на ночь, – вода в нем становилась розовой от крови. Затем следовало подняться наверх в монастырскую кухню, чтобы вскипятить воды для первой стирки и, пока вода греется, выпить чашку чаю с булочкой за приятным разговором с миссис Одетт, монастырской поварихой, еще одной местной вдовой, или, если прийти пораньше, переброситься парой фраз и посмеяться с молочником – мистером Костелло.

В подвале тускло светила низкая лампочка, темные кирпичные стены были липкими на ощупь. Целый день напролет в подвале с плеском шумела вода, мучительно лязгал и скрипел катальный или сушильный станок, шипел и глухо стучал чугунный утюг сестры Иллюминаты. Зимой к этим звукам добавлялось уханье и стоны раскаленной топки. Летом через открытые окошки под потолком доносились считалки прыгающих через скакалку детей, завывания шарманки и крики мальчишек, играющих на улице в мяч.

В любое время года меняющийся свет дня пробирался в каждый закуток подвала. Иногда он бывал удручающе серым по утрам, но разливался живящей игрой желтого и золотого к тому времени, когда в три часа дня звонил колокол часовни. Порой подвал освещался лишь в самые ранние часы, а когда наступал вечер, к электрическим лампам льнула приглушенная чернота.

В зависимости от дня недели и времени суток пахло тут то влажной шерстью, то отбеливателем, уксусом, скипидаром, хвойным мылом или крахмалом.

В сырые дни одежду вешали на железные балки, поддерживающие свод подвала, или натягивали между ними веревки. В ясную погоду постиранное выносили во двор монастыря.

В конце каждого дня вновь и вновь водворялся неукоснительно соблюдаемый порядок: чистые простыни свернуты, пятна выведены, прорехи заштопаны.

Сестра Иллюмината творила чудеса с горячим утюгом и крахмалом, с железной мочалкой и отбеливателем. На четырех темных полках в углу своих подвальных владений она держала столько ценнейших веществ, что хватило бы на целую лабораторию. Тут были не только купленные в магазине бура, туалетное мыло и синька, но и составы, которые сестра смешивала сама: вода на отрубях с тальком – чтобы придать жесткости занавескам и чепцам, разведенные квасцы – чтобы муслиновые занавески и ночные рубашки не боялись огня, заваренный кофе – чтобы подкрашивать чулки и черные рясы сестер, бензин для выведения пятен, жавелевая вода [6] – для отбеливания и восстановления тканей. Сестра Иллюмината обладала энциклопедическими познаниями по части выведения пятен: от чая – бура и холодная вода, от чернил – молоко, соль и лимонный сок, от йода – хлороформ, от железной ржавчины – соляная кислота, от мокроты – аммиак и мыло, от кровавой мокроты (которую сестра всегда встречала крестным знамением) – соль и холодная вода.

6

Хлор с едким калием, разведенные в кипятке.

В несгибаемом распорядке сестры Иллюминаты каждая вещь стиралась дважды: сначала наизнанку, потом с лицевой стороны. Затем ее следовало пропустить через катальный станок, снова постирать с мылом, прокипятить, еще раз прополоскать и опять поместить в катальный станок, чтобы отжать. Если одежде требовалась синька, то следовало ее лишний раз прополоскать в холодной воде, чтобы избежать ржавчины. Снова выжать, потом накрахмалить и повесить сушиться. Сестра Иллюмината не позволяла оставлять веревки во дворе на волю погоды: она натягивала их заново каждое утро и снимала в конце каждого ясного дня. Раз в месяц она мыла прищепки. С торжественностью священнодейства сестра Иллюмината продемонстрировала Энни, как правильно встряхивать и развешивать одежду (женское исподнее и мужские рубашки, держа за подол и полы, наволочки следовало вывернуть наизнанку и держать за шов; встряхивать всегда по ветру, ни в коем случае не против ветра). Она показала, как именно надо спрыскивать и скатывать только что высохшее белье и как отбивать свернутую ткань, чтобы распределить влагу.