Действо
Шрифт:
Жаббервох пал среди первых, сраженный томом философа Му, метко кинутого овцой.
Корона, неслышимо во всеобщем гаме, звякая, подкатилась Ане под нос. Сама Аня давно уже делила место с Домашним Мышом под своим королевским стулом.
Битва разгулялась не на шутку – отряд Бешенных Псов с пеной у рта поливал свинцом все живое. Часть сондатов уже спала мертвым сном, а Пелиморфий поспешно вышел в ОС и не вернулся. Объединенные силы Существ и Созданий с десертными вилками наперевес теснили маленькую кучку Крошек, делая их все меньше и меньше. Шебаршанчики не на жизнь, а на
Домашний мышь под креслом поспешно доедал свой грибштекс.
Аня беззвучно рыдала и лупила кулаками по полу. Ее чудесное платье было перемазано густым грибным соусом. Вокруг нее падали чьи то перья, когти, и клочки дурнопахнущей шерсти. Грибы пищали от ужаса.
Тут началось что-то уже совершенно странное. Группа прачек обратилась в крачек и улетела на юг. Стол поднялся, стряхнул с себя драчунов и объявил себя конем Александра Македонского и сказал, что ему давно пора идти. Тарелки сошлись по двое и все до единой поспешно вступили в секту Керамических Устриц, после чего поспешили присоединиться к сэнсеям в их полной замкнутости.
Откуда не возьмись, в зал вломилась полоса загрузки и как голодный питон стала рыскать среди дерущихся гостей и проглатывать неосторожных. И, наконец, многочисленные снаряды замедлили свой полет и стали оставлять ясно видимые белесые круги, которые сопровождались гулкими ударами в барабан, специально нанятого человека-оркестра.
Аня устало прикрыла глаза.
– "Опять не удалось", – как-то вдруг совершенно трезво подумала она, – «Опять не получилось. Как тогда. Как всегда. Это ведь не жизнь. Это полный бред… Бред?!»
Внезапная догадка заставила глаза широко распахнуться, но теперь вместо детского удивления в них светилась мысль. Аня рывком потянула к себе ближайший бокал, понюхала и сморщилась от резкого химического запаха. Схватила убегающее блюдо с грибами – так и есть – явно не шампиньоны!
На подгибающихся ногах, средь свистящих со всех сторон объедков и разбитых сервизом, она взобралась на кресло и, сжимая в руках свою корону, завопила, перекрывая безумный гам:
– ЭЙ ВЫ!!! Вы слышите?! Это уж слишком!! Так не бывает!!! Нет никаких Жаббервохов! Нет овец со звездами, сондат, говорящих крабов!!! Мыши не пьют чай! ЭТО ВСЕ БРЕД!!! Это галлюцинации! Мои галлюцинации!!! Мои! И я хочу проснуться! Проснуться! ПРОСНУТЬСЯ!!!
Тут она почувствовала, что знакомое ощущение все нарастает, становится мощным и всеобъемлющим, затмевая собой все на свете. Вселенская свалка поблекла, стала плоской как плохая фотография, и напоследок, перед тем как покинуть залу, Аня почувствовала как Домашний мышь выбирается из-под кресла и неловким движением опрокидывает его.
Атласная подушка ушла у Ани из-под ног и она пребольно упала на пол.
Вернее с грохотом рухнула, так, что наверное перебудила весь дом. Анна тяжело вздохнула и вскарабкалась на свою узкую кровать. Бок ныл от удара. В окно светила такая шикарная желтая луна, что на глаза сами собой навернулись слезы. Но почему в таком гнусном мире может быть такая красотища? Почему чудесные сны не длятся долго?
Со стены напротив на нее укоризненно пялился сэр Чарльз Людвидж Доджсон в обрамлении простой деревянной рамки.
На тумбочке в изголовье кровати стоял пузырек со снотворным, которое добрые доктора из лечебницы прописали как раз для таких случаев. Анна приняла две таблетки, мучительно борясь с желанием проглотить все разом. После этого села на кровати и стала смотреть на луну.
– Что у меня за жизнь? – спрашивала Анна у светила, – ни света, ни радости?
Беспросветная жизнь… бессмысленная… без будущего.
В руках она держала корону, которая мешала и она поспешила водрузить ее на голову.
Так и сидела Анна Воронцова в лунном свете с короной на голове, пока до нее не дошло, что что-то не так.
Интерлюдия третья.
Крутится-вертится шар голубой. Плещутся моря, солнце всходит и заходит, растет трава и шумят деревья. В небесах близится солнцестояние и проходит парад планет. Принимают парад клоун, поэт и жница (молчит). Все очень красиво, однако радости на лицах нет, как нет. Клоун смотрит вниз, на красивый и полный суетливой жизни мир. Поэт, как и положено, смотрит на звезды. Жница никуда не смотрит – у нее не видно глаз.
Клоун (после паузы): Возможно это – последний парад.
Поэт (в ту же тему): Последний и решительный бой… Ну кто же знал, что выйдет так.
Клоун: И рвались тонкие миры… Не вышло вот, опять не вышло.
Поэт: Но кто же знал. Видать зашло так далеко, что не распутать уж вовек. Лишь разрубить!
Клоун: А это мысль.
Поэт: Да что ты! У кого достанет силы на это? Да и грязно так!
Клоун: Нам все средства хороши! Ха-ха (откровенно невесело смеется). А силы…
Поэт: Нету сил. Мне страшно, друг. Впервые страшно. Вдруг мы не устоим? И тонкие миры… все так смешалось – сон и явь. Не разберу уж. Нет, затея наша обречена была…
Клоун (сжимая кулаки): А виноват то кто?
Поэт: Я что ль?
Клоун (поворачиваясь к нему): А мож и ты!!! Вот почему б тебе вниз не пойти да не исправить клубок сплетящийся проблем?
Поэт: Так силы… Сил ведь нет.
Клоун (наступает на него): Ах, сил… Да ты… марионетка! Орудие судьбы, ничтожное, ты прах, убожество, слюнтяй, что ты забыл здесь жалкий…
Поэт: Ведь есть еще она! (указывает на жницу).
Жница: (молчит) Клоун замолкает и с побагровевшей под гримом физиономией поворачивается к жнице. Та, не реагирует.
Клоун (злобно-язвительно): Ваше святейшество…
Жница: (молчит) Клоун: Ведь вам то сил не занимать, милейшая. Что ж вы молчите, ведь нам все грозит катарсис?
Жница: (молчит) Клоун вдруг оставляет спокойствие и начинает, сжав кулаки, наступать на жницу.
Клоун (без паузы переходя на крик): Молчишь скотина!? Да ты хуже всех! Ты жалкая статистка в нашей пьесе!!! Бездарщина! Ты ничего не хочешь делать! Зачем нужна ты только? Ты не нужна нам, слышишь! Не нужна! Твоя игра достойна отвращения! Ты не живая! Ты никто!!! Ты не годишься даже в мимы! Не прячь глаза! И почему я их не вижу!