Действо
Шрифт:
Пролог.
Привидений в доме и вправду не было.
Зато было все остальное.
Ничем, впрочем, этот дом странен не был – обыкновенная панельная многоэтажка – четырнадцать неряшливых проткнутых окнами квадратов простираются в небеса, да ровная, как по линейке крыша с торчащими ржавыми грибками вентиляции. Неровные черные стыки, ободранные стены со следами старой бурой краски, неустроенные квартиры, низкие потолки – словом, возвышалось это все из ядреной осенней грязи в одном из близких Подмосковных городов – таких близких, что их уже можно было считать Москвой, только маленькой.
Возвышалось, и не привлекало к себе никакого
В городе есть дома и получше – даже панельные, благо сейчас даже эта скоропортящаяся продукция вполне может стать элитным жильем с нежно розовыми стенами и стеклопакетами.
Но этот дом не элитный. И у него нет никаких шансов им стать.
В нем имеется лифт и три подъезда – и, понятное дело, угластый подъемник может обслужить только один из них. Но жильцов соседних это ни в коей мере не волнует, потому как ценный механизм, принадлежащий одному из подъездов, все равно осчастливливает своих владельцев более-менее бесперебойной работой крайне редко. Зато в его привычке часто выходить из строя без объяснения причин. Бывалые жильцы это знают и потому не спешат пользоваться коварной машиной, даже если она проявляла твердые признаки работоспособности. Новички же… за прошедшее бурное десятилетие в доме сыграли уже три свадьбы, которые фактом своим полностью и бесповоротно обязаны не вовремя заклинившему подъемному механизму. И сейчас, войдя в его обитое вытертым древозаменителем нутро можно заметить полустертые, писанные шариковой ручкой стихи, что оставили на его стенах безвестные мечтатели, безнадежно опоздавшие домой/на работу/в институт энное количество лет назад.
Помимо лифта у дома есть домофон, который работает всегда, хотя периодически уличные вандалы пытаются пресечь его жизненный путь. Он звенит, впуская вас внутрь и побренькивает, выпуская. Его стоппер, закрепленный под верхней кромкой дверного проема, пропускает лишь людей ростом ниже метра восьмидесяти. Жильцы выше молча страдают и приобретают раболепную привычку пригибать головы, входя в абсолютно любую дверь, теми самым сильно роняя к себе уважение.
Домофон работает не один, ему помогает консьержка – имени ее никто не знает, и к тому же создается впечатление, что они все время меняются. Возможно, так оно и есть, докапываться до истины никто не пробует, жильцам просто важно знать, что кто-то сидит внизу, олицетворяя собой вторую линию обороны перед ВНЕШНИМ МИРОМ, что настойчиво стремится попасть внутрь панельной крепости большинства живущих здесь людей.
Коньсъержка смотрит старый черно-белый телевизор и с кем-то разговаривает. С кем – никто не знает. Может быть с домофоном, который всегда отзывчиво звонит в ответ и ободряюще подмигивает красной лампочкой. С жильцами консьержка не разговаривает.
Сразу за ней начинает тонкая кишка коридора, которая ведет куда-то дальше, освещая вам путь одинокими люминесцентными лампами, да изредка встречающимися провалами окон.
Коридор длинен и уныл, и ясно видно, что у архитекторов, что проектировали давным-давно это строение, была масса свободного времени и потуги на эстетство. Нет, коридор, безусловно, не Критский лабиринт, но свежевъехавшие жильцы тратят не одну и не две завлекательные минуты, чтобы добраться через эти покрашенные зеленоватой потрескавшейся краской хитросплетения до вожделенного лестничного пролета…
Который в противовес коридора всего один и ведет строго ввысь. Зимой его ступеньки леденеют. Разрываемая лестничными клетками череда ступенек ведет под самую крышу, нигде больше не отклоняясь от строгой прямой. Подход к квартирам прост – пор три на каждой клетке – две двери рядом друг с другом и одна прячется за поворотом. Бывает, жильцы задумываются над этим противоречием коридора и лестницы в небо, но куда чаще просто поминают нерадивым дизайнеров крепким словцом, в очередной раз пытаясь в полной разбитых ламп темноте нащупать дорогу к выходу.
Под крышей дома лестница заканчивается завешенной угрюмым амбарным замком лестницы на чердак. О том, что дужка замка только придвинута, но не защелкнута, знают лишь избранные. Тем более, что дверь на крышу находится как раз напротив и потому чердаком почти не пользуются.
Через крышу можно попасть в другие подъезды, минуя домофон, так что это проторенный путь антисоциальных типов различной направленности. Еще на крыше водятся голуби и потому черный рубероид давно приобрел бледно серый оттенок, на котором регулярно поскальзываются ищущие новые пути антисоциальные типы. Голуби мирно воркуют и пикируют с самого верха вниз, где у подъезда радетельные старушки всегда сыплют им хлебные крошки.
Вокруг них расстилается двор – узкий, длинный и забитый строительным мусором.
Неизменные качели-карусели смотрятся среди него остовами давно вымерших то ли зверей, то ли угледобывающих механизмов. Дети играют там в сталкеров и диггеров. Еще там выгуливают собак, и потому собачьи отходы жизнедеятельности устилают двор таким же ровным слоем каким голубиные – крышу. Юные сталкеры и диггеры часто в них влипают, чем до слез радуют своих мамаш. Впрочем, иногда оные продукты появляются и в подъездах, непонятным образом минуя консьержку и домофон.
Подъезды полны дверей – разных, внутренних и конечно внешних. Картонных доисторических, модерновых железных и новомодных стальных бронированных. Качество их можно проверить лишь опытным путем, потому как внешне они друг от друга не отличаются.
Затейливые номерки радуют глаз пришедших снаружи, а мощные оптические глазки – органы зрения стоящих по ту сторону двери хозяев.
Пол на площадках бетонный и с трещинами. На стенах граффити.
За дверьми живут люди. Их много, они все разные и именно они делают этот дом тем, чем он есть. Ведь без жильцов любой дом мертв. И этот не исключение. И потому всех его постояльцев – мужчин и женщин, молодых и старых, добрых и злобных – таких разных и не похожих объединяет одно обстоятельство, делая их неуловимо схожими друг с другом, как могут быть схожими люди волею судеб попавшие вместе в кризисную ситуацию.
Они все – соседи. И все живут в четырнадцатиэтажном панельном доме – справа, слева, сверху и снизу друг от друга – разделенные тонкими кирпичными стенками и непробиваемыми барьерами своих собственных обособленных жизней.
Они плохо знают друг друга, они мало разговаривают и считают, что ничем не отличаются от окружающих, но это не так.
В конечном итоге они в одной лодке – высокой, строенной из бетона облезлой лодке, что несет их сквозь жизнь совсем не в том направлении.
Такой он и был этот дом – самый обычный внешне и без привидений внутри. И день за днем, год за годом смотрел он своими пыльными и не очень окнами на своего брата близнеца через крошечный захламленный двор, пока на сырой асфальт, подле одного из подъездов не шлепнулось, запечатанное в белоснежный, с сине-красным пунктиром конверт, письмо. Ветер подхватил его и попытался унести вместе с желтыми, изляпанными в осенней грязи, листьями да силенок не хватило. Протащил и бросил у самой двери.
Письмо осталось лежать.
Все начинается с малого.
Интерлюдия.
Отгремел большой взрыв, а вслед за ним целая череда мировых и вселенских катастроф, коих было так много, что они периодически накладывались друг на друга, давая катаклизм в квадрате. Рождались звезды и умирали звезды, утаскивая в темное небытие все любовно взращенные свои планеты. Туманности разворачивались циклопическими парусами, гордо реяли и не менее гордо схлопывались в коллапс. Существа, странные и ужасные, большие и маленькие правили бал, отправлялись в походы, строили заговоры, убивали чудовищ и друг друга и мир сотрясался.