Действо
Шрифт:
Народ был знакомый, хотя большую часть собачников он различал по их питомцам. Вот и сейчас в дико натягивающей поводки, или свободно описывающей круги хвостато-зубастой своре можно было различить нескольких четвероногих Альминых друзей.
С первого взгляда можно было различить французскую бульдожку Досю, принадлежащую немолодой дородной тетке по фамилии Щапова, да похожего на сбежавший из костра сгусток пламени огненно-рыжего чау-чау по кличке Дзен, хозяйкой которого была Анечка – симпатичная, хотя и несколько не от мира сего, девушка.
Имя Дзен полностью и бесповоротно подходило к чау-чау – по части отрешенности
Был здесь и крошечный пуделек по имени Чак – как всегда не на земле, а на руках своего хозяина и заливается бешенным визгливым лаем. Чака держали наверху исключительно в плане его личной безопасности – спущенный на землю, маленький, но неизмеримо злобный, пудель тут же норовил кинуться на кого ни будь из своих превышающих его раз в пять ростом соплеменников.
Завершала путь русская борзая с породистым именем Лайма Джус – эта как всегда еле плелась чуть позади всех, настоящая борзая. Ее хозяйка Наталья Степановна – продавец на местном вещевом рынке напротив обреталась где-то впереди процессии.
Красноцветов, который каждый вечер, как штык, присоединялся к этой компании, вяло взмахнул рукой – пятнадцатиминутную прогулку в семь утра он никак не мог себе позволить.
Народ визгливо переговаривался и даже с крыльца было слышно, что спор идет о политике. Как всегда, впрочем. Собаки оглушительно лаяли, рвались с поводков, и лишь Дзен горделиво вышагивал в голове процессии как всегда индифферентный как всему миру и к холодной мороси в частности. Фиолетовый язык свисал из пасти и раскачивался в такт шагам.
Из плывущего неровными сизыми лохмами тумана появилась Альма – шесть встопорщена, в пасти что-то держит. Отучали ее отучали не брать всякую гадость с земли…
– Альма фу! Ну-ка брось! – крикнул Алексей Сергеевич, но та и не подумала подчиниться.
Пришлось подойти, и, схватив животину за ошейник, причем та вырывалась и пыталась зажать найденное челюстями.
Наконец после некоторых уговоров и посула косточки Альма согласилась выпустить свое сокровище из пасти и оно звучно шлепнулось в грязь – драная и загаженная обертка от мороженного, к которой прилип некий плоский некрупный предмет. Алексей скривился, рассматривая находку, потом, вдруг заинтересовавшись, наклонился чуть ниже, и золотая искорка блеснула ему в глаза.
Вы считаете, что подбирать с земли всякую гадость после того, как ее притащила ваша собака – это в высшей степени необдуманно? Да и что ценного и блестящего может прилипнуть к доисторической обертке? Золотая фольга? Что ни будь еще столь же приземленное?
Красноцветов выпрямился, сжимая в руке находку и одновременно большим пальцем счищая с нее налипшую грязь. Предмет тускло блеснул – крупная монета с неровными краями и грубой штамповкой. Символы не понять, но точно не русский язык.
– Ого… – молвил Алексей, вертя монету в пальцах. Тяжелая… Может быть сувенирная?
Альма уже была внизу у ног и вопросительно поглядывала на хозяина – чего, мол, встал столбом? Красноцветов подавил неодолимое желание проверить монетку на зуб. Это было бы очень глупо, кроме того, он все равно бы не отличил золото от того же свинца. Но какой, однако, забавный цвет.
– Ну, хорошо, хорошо! – сказал Алексей Сергеевич и пустил неугомонную псину в подъезд.
Альма разлаялась. Консьержка поджала губы, неодобрительно глянула на псину – ни для кого не секрет было то, что она ненавидит всех без исключения собак жильцов, включая Тосю – самую умильную животину в окрестностях.
Монету Красноцветов оставил на столе, на видном месте, а сам отправился на работу.
Шагая сквозь продирающий глаза день к автобусной остановке, он поймал себя на мысли, что думает о кладах. Да, о затерянных пиратских кладах в расползающимся древнем сундуке с железной окантовкой и обязательном скелетом сверху. Гнилые доски сверху, а под крышкойвот такие вот монеты – тяжелые и неровные, но зато золотые. В детстве он любил играть в пиратов и как-то даже закопал во дворе трехлитровую банку с пятьюдесятью копейками мелочью внутри. Пометил на карте место, но видимо неточно, потому что когда вернулся откапывать, то банки не оказалось. Скорее всего, она была где-то рядом, но искать ее, значит перерыть весь двор. Было много слез.
Мысли эти были не серьезны. Большинство о кладах перестает мечтать годам к четырнадцати, когда совсем другие интересы выходят на сцену. Но разменявший пятый десяток Алексей Красноцветов упорно не мог их отогнать. Тем более, что где-то на самом краю сознания восстал давно похороненный призрак материального благополучия и назойливо давал о себе знать.
– "Вот если бы я нашел клад. Много золотых монет, при цене золота за грамм… или если нумизмату, то это в десятки раз…"
– "Стоп!" – одернул он сам себя, – «Что за ребячество! Это ведь наверняка не золотая монеты – дешевая подделка. Медь! Анодированный алюминий!»
Черная, тонированная в ноль девятка форсировала лужу в опасной близости он него, и Красноцветов поспешно отпрыгнул от грязнущего, пахнущего бензином дождя. Здание кабельного завода, где он был ведущим счетоводом, уже высилось впереди.
А на работе привычная рутина уже вовсю затянула его, так что Алексей Сергеевич и думать забыл о каких-то там кладах.
В два часа дня на Альму наехал Бульдозер. Случилось это аккурат в самой середине дневной прогулки и уже не в первый раз. Алексей Красноцветову не раз и не два раза приходила в голову мысль, что, возможно, есть некая высшая справедливость в том, что Бульдозер не родился человеком. Если бы таковое случилось, человечество получило бы наикошмарнейшего тирана с легкостью переплюнувшего всех до единого мелких деспотов древности и новейшей истории.
Но Бульдозер был ротвейлером. Мерзкой, гнусной, и страдающей лишним весом и непреодолимой злобой тварью. Был он черен как ночь, а о внешности его говорило намертво прилипшее прозвище. Настоящей клички этого зверя Красноцветов не знал, да и не хотел узнавать.
Бульдозер не любил детей. Впрочем, помимо них и не любил и все оставшееся. Собак он просто ненавидел. Вполне возможно, что таким бы стал невменяемый пудель Чак, случись ему набрать лишних пятьдесят кило веса. Не любил Бульдозер и своего хозяина Лапкина – сильно пьющего, работающего в охране субъекта – но это тщательно скрывал. Лапкин же Бульдозера обожал, несмотря на то, что пес как-то раз покусал пятилетнюю его дочь, оставив ей на память жутковато смотрящиеся рубцы. Наверное, он продолжал бы его обожать, сделай Бульдозер это еще раз.