Дежурный по КТуркВО
Шрифт:
Нашу наглость капитан без внимания не оставил! «Так, бойцы! Почему не приветствуете офицера принятой уставом формой? Устав забыли?» Мы в ответ бе да ме, парировать нечем. А капитан насел на нас конкретно, и тут подлетает патруль, крутившийся недалече, выжидая случая блеснуть властями. Выслуживаясь, лейтенант подошёл к капитану строевым шагом, доложился по форме.
Сознание выловило, не простой это капитан оказался, а заместитель коменданта Ашхабада, снискавший славу неоправданной суровостью практически ко всем. Капитан забрал наши документы и приказал патрулю препроводить нарушителей на гауптвахту. Мы, естественно, сопротивляться не стали. Там сразу было понятно – мгновенно найдут
Привели нас троих на гарнизонную гауптвахту. В переделку такую я попадал в первый раз, мои ребята о «губе» тоже только слышали. Первым делом зарегистрировали в журнал, потом нас обрили налысо и сунули в «предвариловку». Забрали, что было, даже фуражки не оставили, хотя нечего было брать, потому как были мы в парадке, соответственно, без ремней и прочих колюще-режущих.
Как устроена гауптвахта, я примерно понимал. Имелся в нашей в роте кадр с западной Украины, побывавший тут дважды. Каждый раз возвращался исхудалым, бледным, и фокусы старался долго не выкидывать. Интересные вещи рассказывал, как запихивали его в карцер, и для полноты ощущений и подлинных страданий разбрасывали по полу пищевые отходы… Ну, чтобы непроветриваемая камера не казалась благоухающей палатой из госпиталя…
Предвариловка являла собой просторное помещение с забетоненным полом и ленно оштукатуренными стенами. Нарами служили криво сколоченные, зато прокрашенные деревянные щиты. Бывалые арестанты называли эти щиты «вертолётами». Может, за кривизну досок, а правдивее будет сказано, щиты так назывались потому, что сам процесс раздачи выглядел как кружение лопастей вертолёта. Такими были движения. Вертолёты складировались стопой в коридорной нише, арестанты выстраивали по стене живую очередь. По команде начкара, арестанту надо было схватить верхний из стопы вертолёт и бежать в свою камеру. Каждая камера получала их отдельно. Ежели начкар ускорял счёт, то схватить щит успевал не каждый.
С техникой захвата новички знакомились, посматривая на завсегдатаев – надо было понять, как прихватить щит, как развернуться, чтобы пробежать до камеры, никого не задевая. Процедура получения вертолётов была для начкаров развлечением и утолением жажды власти. Как правило, в караул на гауптвахту посылали молодых и борзых лейтенантов, а выработанные «правила» передавались из уст в уста. Арестанты демонстрировали согласованность движений и недюжую ловкость. Если никто не замешкался, то в камере на щите каждый мог спать на спине. Когда вертолётов было захвачено мало, приходилось тесниться бочком, отчего у солдат выламывало за ночь все кости.
И вот, вручили нам вертолёты и поначалу поместили в предвариловку. «Приговор» должны были вынести только в понедельник, когда на службе появится арестовавший заместитель коменданта. Разложили мы вертолёты, вознамерились лечь спать. В предвариловке помимо нас троих были ещё трое бойцов. Два солдата и огроменный сержант чеченец. Вроде не качок, просто в телесах и очень высокий ростом – за два метра. По-русски говорил коряво и с ярко выраженным кавказским акцентом.
Едва закрыли глаза, в коридоре раздались дикие визги, ругань, матерщина, типа всех вас жестоко поимею, будете плясать под мою дудку и иное такое. Открывается дверь и после натурального поджопника в наше помещение влетает и падает на пол некий бойкий мужичонка. Ростом метра полтора и ужасно визгливый. Пьяный в стельку, в гражданских одеждах, штаны порваны по шву на заднице, зато в руках чистые белые кроссовки, являвшиеся дефицитом даже в хорошо снабжаемой столице Туркмении.
Дверь закрылась, мы приготовились смотреть шапито. Мужичок вскочил на ноги, оглянулся, презренно цыкнул на нас, обозвал уродами и тут же накинулся колошматить железную дверь. Орал, что он офицер, находиться в одной камере с солдатами ниже его достоинства, и что он сделает со всеми, стоит ему только дождаться утра и выйти на волю. Он не какой-то там простой офицер, он офицер при должности, от одного названия которой все должны были падать ниц и целовать его босые ноги.
Первым вознемог слушать унижения чеченец. Он встал, подошёл к бунтарю сзади, возложил ручищу на плечо: «Э… угаманись, да?!» «Пшёл вон!» – не оборачиваясь, завизжал мужичок, продолжая колотить дверь. «Слюшай-ка, два раз говорю, спать иди, да?!» «Я сказал: пошёл вон!» – облаялся мужичок, обернулся с замахом и носом ткнулся в пуп чеченца. Чеченец перехватил замах бунтаря, развернул его, заломив руку за спину, всей своею массой вдавил харей в дверь и в полной тишине прошептал тому, что услышали все: «Если тибе что-то в зад заедет, ти угаманишься, да?!»
Сказать, что мужичок затих – ничего не сказать. По его лицу даже в сутемени камеры можно было бы распознать, что вот-вот, и навалит со страху в штаны. Тут неожиданно заскрежетал замок, чеченец отпустил визгуна. Открылась дверь, в камеру вошёл начальник караула, но беспорядка в помещении не обнаружил. «Я хочу в офицерскую камеру!» – выговорил мужичок. «Все камеры заняты, для тебя там места нет, до утра будешь сидеть тут!» – отрезал начкар, вышел и запер дверь. Мужичок молча шмыгнул вдоль камеры, забился на корточках в дальнем углу, не издавая ни единого звука, сидел тише воды и ниже травы.
Едва сомкнули глаза, офицеришка снова заорал и заколошматил в дверь. Алкоголя в его организме плескалось вровень глотки, спиртное брало своё, и человечишка снова пустился вразнос. На сей раз начкар опередил чеченца. Принёс с собою вертолёт и какую-то верёвку. Мужик орал, что он самый главный лейтенант по горючке во всём гарнизоне, связей у него, сколько связистам не снилось, а потому найдёт управу на каждого, кто его тут держит. Начкар бросил вертолёт на пол, велел нам этого буйного гостя связать. Он как налопается, дескать, так его постоянно менты на губу привозят. Бывалый, значит. Беда у человека с психикой, стоит принять лишнего, начинаются истерики и прочие припадки, переходящие в буйства…
Литёху повязали, уложили, вроде снова затих. Прошло минут двадцать, ровный голос по камере: «Ребята, развяжите меня, пожалуйста?!» Мы ему, ты за людей не считал нас, мол, оскорблял, материл и грозил карами небесными, а теперь развязать просишь? Лежи до утра, не сопливься, а утром начальство само решит, как с тобою поступить…
Опустилась глубокая ночь, под утро часа в три-четыре снова шум и крики в коридоре. Снова открывается дверь, к нам в камеру вваливается пьянющий прапорщик с ярко зияющим под глазом фонарём. Вместе с ним в камеру затолкнули такого же в стельку пьяного и абсолютно голого мужика лет тридцати. Шапито продолжается?
Эти двое, правда, накуролесились видимо ранее, почти сразу завалились спать. Мы потеснились для них на вертолётах. Голому мужику кто-то отдал китель прикрыться, ещё какие-то шмотки набросили, спрашивать ни о чём не стали, потому что у всех слипались глаза. За час до подъёма слышим, голыш теребит своего прапора: «Петрович, где мы?» «Как где, на губе!» «Это понимаю, город какой?»
Проснулись от вопроса все, слушали рассказ прапора, как ни странно, помнившего многое. Мужики оказались нормальные, который был голым вообще капитан. Ехали они с Афгана, бухали всю дорогу, а на вокзале Ашхабада в ресторане уже заметили, что весь их дефицитный товар, деньги и чеки куда-то пропали. Капитан разбуянился, произошёл конфликт с гражданским персоналом. Вызвали патруль, он и доставил дебоширов на гауптвахту.