Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении
Шрифт:
Принципы рационализма и эмпиризма, непримиримо противостоявшие ранее друг другу в виде борющихся систем, благодаря Канту превратились в антиномии внутри одной, внутри его системы. Резкий метафизический разрыв теоретического и практического разума, опытных и априорных суждений, анализа и синтеза, общего и единичного, целого и части -- весь комплекс противоречий, к которым неизбежно приходит метафизическое мышление, Кант выставил перед философией как решающую проблему.
Философия Канта и сыграла в истории философии свою роль прежде всего как трезвая и беспощадная исповедь метафизического метода мышления перед самим собой, перед своими собственными фундаментальными принципами, до тех пор принимавшимися безотчетно и некритически. Для правильной постановки
Ядро проблемы способности мыслить Кант, как известно, усмотрел в тайне априорных синтетических суждений, суждений, содержащих в себе нечто большее, чем просто выражение "общего" в созерцаемых явлениях, а именно -- гарантию всеобщности и необходимости. Тем самым Кант отставил в сторону -- как не представляющий ничего трудного и загадочного -- вопрос о способности активно подмечать общее в эмпирических фактах и фиксировать его в форме абстрактного термина. Этим Кант высказывает лишь ту простую истину, что придать чувственно-данному явлению абстрактное выражение -- еще не значит познать его. Тут пока нет еще ничего нового по сравнению с аргументами Лейбница против эмпирической теории понятия, образец которых мы приводили выше.
Канта интересует другое: на какие основания опирается мышление, когда оно на основании ограниченного (конечного) круга чувственно-данных фактов делает обобщение, претендующее на всеобщее и необходимое значение, "бесконечное" обобщение? То есть: если согласиться с гносеологией Локка-Гельвеция, согласно которой понятие вырабатывается в качестве абстракции от единичных случаев, данных созерцанию, то встает следующий вопрос -- где гарантия на тот счет, что с любым обобщением не может вдруг случиться такой неприятности, какая произошла с суждением "все лебеди белы"? Где гарантия всеобщности и необходимости суждения "все тела природы протяженны"? Итак, даже в том случае, если обобщение может быть истолковано как абстракция от образов созерцания, как общее в этих образах, то главная теоретико-познавательная проблема еще впереди. Она заключается в анализе оснований, согласно которым можно отделить чисто случайное "общее" от такого общего, которое представляет интерес для науки, от общего, необходимо принадлежащего вещам, данным в созерцании. Но на этот счет созерцание, как таковое, не может дать ответа. Всегда остается возможность, что в тысяче первом случае свойство, постоянно наблюдавшееся ранее, вдруг окажется отсутствующим...
Еще острее проблема выступает при анализе таких обобщений, которые уже невозможно оправдать как непосредственное выражение общего между вещами и явлениями, данными в созерцании, обобщений, в которых содержится знание, прямо противоречащее общему в образах созерцания.
Положение физики Галилея-Ньютона, согласно которому тело, к которому приложена постоянная сила, движется с ускорением, в эмпирическом опыте, в фактах, открытых эмпирическому созерцанию, не оправдывается.
Общему в опыте гораздо больше соответствует Аристотелевское мнение о постоянстве скорости такого тела.
Закон Ньютона оказывается истинным лишь при отвлечении от ряда условий, которых "на самом деле", эмпирически, отключить нельзя.
Кант вплотную подходит к выводу, что подлинная задача логического анализа теоретических обобщений, подлинная задача Логики как науки, заключается в выявлении категориальных оснований, как высших оснований теоретического обобщения, теоретической абстракции, -- чем и подготовил почву для гегелевской логики. Но категории Логики -- такие категории, как сущность, явление, общее, индивидуальное, целое, часть и т.д., -- в максимальной мере обнаруживают трудность, совершенно непреодолимую для метафизического мышления: они уже никак не могут быть объяснены и оправданы как простое выражение "общего" в чувственно-созерцаемых явлениях. В этом убедился уже Локк в своих попытках проанализировать категорию "субстанции".
Подлинным основанием этих категорий -- что показали впервые Маркс и Энгельс -- является не созерцание, а чувственно-практическая деятельность общественного человека, целесообразная деятельность, активно изменяющая внешний мир. И критика Канта, расшатавшая "точку зрения созерцания", поставила вопрос о связи теоретической деятельности субъекта с деятельностью целенаправленного изменения чувственно-данного мира явлений. И в этом свете совершенно по-новому предстала перед философией проблема познания в целом и проблема связи абстрактного и конкретного, в частности.
5. ПРОБЛЕМА КОНКРЕТНОГО В ИДЕАЛИСТИЧЕСКОЙ ДИАЛЕКТИКЕ ГЕГЕЛЯ
Гегель, завершивший дело Канта, Фихте и Шеллинга, самой логикой вещей был подведен к необходимости диалектически поставить вопрос о соотношении теоретической абстракции с чувственно-данной реальностью. Сама чувственно-данная человеку реальность впервые была осознана им с исторической точки зрения, как продукт истории, как продукт деятельности самого человека. Но этот анализ сразу же вскрыл дополнительные трудности, решение которым сам Гегель дал по существу идеалистическое.
Проанализируем его позицию. Рассматривая абстрагирующую деятельность субъекта, Гегель сразу же отмечает ее зависимость от активного, от практического отношения человека к миру вещей, событий, явлений, фактов. В этом отношении чрезвычайно показательна его малоизвестная у нас работа "Wer denkt abstrakt?" ("Кто мыслит абстрактно?"). Написанная в стиле газетного фельетона и явно имитирующая способ изложения философских вопросов французскими материалистами, эта статья остроумно и популярно излагает фундаментальные идеи гегелевской "Феноменологии духа".
Гегель прежде всего снисходительно вышучивает то антикварное почтение к "абстрактному", которое основывается на представлении о научном мышлении как о некоей таинственной области, вход в которую доступен лишь посвященным и недоступен "обыкновенному человеку, живущему в мире "конкретных вещей".
"Мыслить? Абстрактно?
– - Спасайся кто может!" -- пародирует Гегель реакцию читателя, воспитанного в духе таких взглядов, на приглашение поразмыслить над проблемой абстрактного и конкретного.
На ряде забавных притч-анекдотов Гегель иллюстрирует свою мысль: нет ничего легче, чем мыслить абстрактно. Абстрактно мыслит каждый, на каждом шагу, и тем абстрактнее, чем менее образованно, развито его духовное Я, -- и, наоборот, вся трудность заключается в том, чтобы мыслить конкретно.
"Ведут на казнь убийцу, -- рассказывает Гегель.
– - Для обычной публики он -- убийца и только. Дамы, может статься, отметят, что убийца сильный и красивый мужчина. Публика найдет это замечание отвратительным -- как, убийца красив? как можно мыслить столь превратно, назвать убийцу красивым? сами, должно быть, не лучше!
– - Это проявление нравственной испорченности, царящей в высших кругах, -- прибавит, может быть, священник, привыкший заглядывать в глубину вещей и сердец. Знаток людей, напротив, рассмотрит ход событий, сформировавший этого преступника, откроет в истории его жизни, в его воспитании, влияние дурных отношений между отцом и матерью, обнаружит, что когда-то этот человек за более легкий проступок был наказан с чрезмерной суровостью, ожесточившей его против гражданского порядка, его первое противодействие последнему, превратившее его в отщепенца и в итоге сделавшее путь преступления единственно возможным для него способом самосохранения. Публика, -- доведись ей услышать все это, -- воскликнет: он хочет оправдать убийцу!