Диана (Богини, или Три романа герцогини Асси - 1)
Шрифт:
– Терпеть не могу женщин.
Еще не совсем придя в себя, он крикнул с насильственной веселостью:
– Что вы скажете, герцогиня, о нашей Фатме? Правда, она прелесть?
Она протянула турчанке руку.
– Из всех мнений, которые здесь были высказаны, ваше понравилось мне больше всего. Оно было искренне.
– Ваша светлость слишком любезны, - с милой детской улыбкой ответила Фатма. Фили зашептал:
– Ну, остальные наговорили чересчур много глупостей. Ваша светлость знаете: если бы я мог... Мне, к сожалению, не позволяют
Фатма вмешалась.
– Ни слова против вашей жены, ваше высочество. Она моя подруга.
– Потому что у вас обеих такие милые мужья. Вы вечно торчите вместе и рассказываете друг другу как вам хорошо живется.
– Я хотела бы познакомиться с пашой, - сказала герцогиня.
– Я приведу его к вам, ваша светлость. О, он силен и энергичен, - с почтением заявила Фатма.
– Такое именно впечатление он произвел на меня но вашему рассказу.
Фатма вздохнула.
– К сожалению, он не верен мне, - точь-в-точь, как вот этот моей бедной Фридерике.
– Посмотрите-ка на нее!
– воскликнул Фили.
– Вам ли возмущаться против существующего порядка вещей? У паши есть свой гарем, так оно и должно быть, и у меня тоже свой гарем.
– У вас тоже, ваше высочество?
– Разве я не могу иметь их всех? Палиоюлаи, Тинтинович, что вы думаете? Шнакен тоже хочет меня! Мне прямо неловко, когда она это показывает перед всем обществом. Перкосини тоже негодяй. У него всегда есть девочки, которых он мне предлагает. Ах, что там...
Он полуотвернулся и, запустив бледную ручонку в редкие бакенбарды и надув губы, уставился в землю.
– Терпеть не могу женщин.
Фатма опять вздохнула, погруженная в свои мысли.
– Если бы только я могла тоже хоть раз изменить ему.
– Паше?
– спросила герцогиня.
– Ведь вы любите своего мужа?
– Именно потому. Пусть он почувствует, каково это. Но в том-то и горе, что это не выходит. То, что я проделываю здесь среди христиан, в парижских туалетах, ему совершенно безразлично.
– В самом деле?
– Только в гареме - там он этого не потерпит, там не должно происходить ничего.
– Что вы?
– сказал Фили, опять возбуждаясь.
– Потому-то мне так хотелось бы привести в гарем мужчину... Так хотелось бы, - повторила она, складывая руки.
– Ах, возьмите меня, - просил принц.
– У паши, вероятно, есть кривая сабля?
– улыбаясь спросила герцогиня.
– В том-то и дело, - подтвердила Фатма, широко раскрывая глаза.
Наследник престола хотел что-то сказать, но торопливо закрыл рот. Его супруга вынырнула из глубины своего кресла, ее высокая фигура бесшумно скользнула к беседовавшим. Фатма отошла с Фили. Принцесса положила свою холодную худую руку на руку гостьи и заговорила с заметным смущением.
– Как вы себя чувствуете, моя милая герцогиня? Не холодно ли здесь? Как я мерзну на юге! Эти сквозняки из каминов! И эта застывшая пышность!
Она
– И потом духовная пустыня. Когда мы дебатируем высшие проблемы, вы не должны думать, дорогая герцогиня, что я довольствуюсь пустыми фразами, которые носятся здесь в воздухе. Не смешивайте меня с окружающими...
– Как можно! Ваше высочество так много размышляли...
Но принцесса, казалось, все еще не успокоилась.
– Если бы народ знал, - мы, сильные мира сего, тоже не всегда счастливы, - протяжно сказала она, и затем тихо, торопливо, как бы вдруг решившись, прибавила:
– Посмотрите на моего бедного мужа... Мы оба достойны сожаления. Каждый пользуется его слабостью. Перкосини, по-видимому, продает ему коньяк. У барона чересчур развиты коммерческие наклонности. А женщины! Все бросаются на шею наследнику престола. В Стокгольме я и не подозревала, что существуют подобные нравы. Он иногда плачет у меня на груди и жалуется мне, - но что вы хотите, он слаб. Очень слаб.
Она впилась своим неподвижным, бледным взглядом в лицо герцогини. Умоляюще, прерывающимся голосом она пролепетала:
– Я знаю, он преследует вас. Останьтесь хоть вы холодны и стойки! Хоть одна порядочная женщина... Как я уважала бы вас!
Герцогиня не успела ответить. Она ощутила еще раз пожатие холодных пальцев на своей теплой руке, затем Фридерика отошла к прислушивавшимся придворным. Фили тотчас же очутился возле герцогини.
– Она жаловалась вам на меня?
– прошептал он.
– Конечно! Настоящий крест - эта женщина. Неужели она не может быть покладистее? Взяла бы пример с моей мамы! Та только на днях подарила папе портрет Беаты в натуральную величину. Моя мама благородная женщина, удивительно благородная женщина, вы не находите этого, герцогиня?
– А, королева подарила его величеству портрет его приятельницы!
Она отвернулась; она вдруг почувствовала, как далека она от этих людей и их душевной жизни.
– Вы были сегодня молчаливы, ваше высочество, - сказала она.
– Надеюсь, вы не в мрачном настроении?
– Как же иначе! Здесь, у моей жены я получаю только чай, - хоть плачь! Когда у меня нет коньяку, герцогиня, я сейчас же начинаю думать о своем неудовлетворенном честолюбии и о том, какой я неудачник. Тогда мне хочется надеть свой белый воротник.
– Белый воротник?
– Вы еще не знаете? Мой воротник инфанта, белый, шитый золотом и подбитый соболем. Да, герцогиня, точь-в-точь, как воротник дона Карлоса. Ах, дона Карлоса я люблю, как родного брата! И не братья ли мы? Его судьба такая же, как моя. Неудовлетворенное честолюбие папы - все совершенно то же. У меня - мой Гиннерих, у него - его Родерих. Только с мачехой разница: я совсем не хочу Беаты; только она хочет меня... Но костюм инфанта, в самом деле, шикарен, вы не находите, герцогиня? Если бы я мог когда-нибудь показаться вам в нем. Я хочу просить вас...