Диана де Пуатье
Шрифт:
Упоминание имени мифологического персонажа убедило автора предисловий к произведениям Маро в том, что героиней довольно грустной истории, упоминаемой в немалом количестве элегий, баллад, эпиграмм и песен, была дочь Сен-Валье.
Его версия событий такова.
В 1523–1524 годах (время слушания дела ее отца!) Диана предоставила первые «свидетельства своей благосклонности» поэту, «томившемуся возле нее», который в восторге преподал ей «уроки любви», все же не добившись своей окончательной цели. Маро последовал за королем в Италию, увозя с собой обещание, данное умилившейся красавицей в том, что вскоре она сделает его счастливым. Увы! Он был ранен, попал в плен при Павии, и ему пришлось удовольствоваться возможностью засыпать ее письмами. Какое разочарование испытал он по возвращении! Привязавшись к другому человеку, «чье происхождение, вероятно, делало его более достойным ее», госпожа де Брезе не смогла устоять перед ним, «так как была молода».
Маро, уже было готовый смириться с разрывом, взбунтовался. Его местью стали сатирические эпиграммы и рондо, в которых он поливал грязью свою очаровательную «любовницу». Но оскорбленная Диана ответила ударом на удар. Парламент только что начал преследование еретиков. Супруга Великого Сенешаля припомнила, что нахал интересовался евангелистами и иногда говорил крамольные вещи; она донесла на него инквизитору Бушару, обвинив поэта в том, что он ел сало в разгар Великого Поста.
Арестованный в феврале 1526 года, Маро подвергся разнообразным жестоким испытаниям и был приговорен к сожжению на костре. Его спасли вмешательство его друга Лиона Жаме и возвращение Франциска I, ставшее «общим триумфом приверженцев протестантизма и идей Возрождения». 54 Благодаря канцлеру в 1527 году поэту даже было дозволено занять по праву наследования место королевского камердинера, принадлежавшее его отцу. С тех пор он стал верным слугой новой фаворитки, Анны де Эйи.
54
Michelet.
Эта история настолько неправдоподобна, что совестно о ней упоминать. Нельзя представить себе большую нелепость, чем то, что холодная и гордая Диана ввязалась бы в подобную авантюру и подвергла бы риску свою честь, а следовательно, и жизнь (традиции дома де Брезе внушали некоторое опасение). Если бы даже она и пошла на это, неужели она не окружила бы эту историю непроницаемой завесой тайны? Ведь стихи, если бы Маро адресовал их именно ей, безусловно, скомпрометировали бы ее. Не говоря уже о доносе!
Разразился бы ужасный скандал, так как считалось, что связь со знатной или царственной особой — это одно, а интрижка с рифмоплетом-еретиком низкого происхождения — совсем другое.
Однажды Диана сможет с гордостью заявить Генриху II, что она была бы достойна стать матерью его законных детей.
Немыслимо, что из-за единственного, никогда в дальнейшем больше не повторившегося заблуждения она потеряла бы уважение к себе самой и унизилась бы до оговора.
Своим несчастьем Клеман Маро обязан самой заурядной Изабо. По традиции, его галантные и аллегоричные стихи предназначались другим воздыхателям. Сам Генрих II, в свою бытность дофином, заказал ему те, что были процитированы выше.
Позже Маро стал преследовать супругу Великого Сенешаля своими злыми стихами. Но причину этого можно легко отыскать, не прибегая к рассказыванию басни. Этот переводчик Псалмов входил в круг приближенных королевской любовницы, люто ненавидевшей Диану. Сама же она, по ее собственному утверждению, ни за что не стала бы разговаривать с приспешником Лютера.
Из этого следует, что нужно забыть о мнимом романе светской дамы и бедного поэта. Может даже возникнуть сильное искушение пожалеть о его мнимости. Безумство, всколыхнувшее это однообразное, холодное, как мрамор, существование, сделало бы более привлекательным и человечным совершенный образ нимфы из Ане.
Доверьтесь мне…
Несколько недель спустя после празднеств по поводу королевского вступления в Париж Франциск I со своей огромной свитой отправился в замок Ане. Он любил поохотиться и вообще поразвлечься во владениях Великого Сенешаля, доказательством чему служит письмо Брезе сеньору де Ла Рошпо:
«Я и мои дамы не выходили из дома, пока к нам не приехал король, и тут, я Вас уверяю, мы устроили ему радушный прием, так как с ним было множество девушек, разного положения, и все красавицы».
А также другое, адресованное главному распорядителю:
«Король часто ужинает в маленькой компании у супруги адмирала (Бриона) и в моей комнате, где он, должно быть, ест сладости после обеда».
На этот раз речь шла не только о развлечениях. Король и Монморанси интересовались мнением Брезе, придворного Нестора, по поводу дела, вызывавшего серьезные разногласия в Совете.
Следовало ли придерживаться суровых условий мирного договора в Камбре, или стоило поискать способ разорвать его? Учитывая то, что семейные связи лучше всего подготавливали удачные политические ходы, Монморанси, приверженец идеи имперского союза, ратовал за брак герцога Орлеанского и инфанты Португалии, дочери королевы Элеоноры от первого брака.
Но Франциск видел, что могущество его соперника близко к краху. Союзник султана и Генриха VIII, которые поддерживали его зыбкое равновесие, он хотел получить благословение на эту скандальную дружбу, ведь король Англии, близящейся к расколу, был ненамного лучше Предводителя неверных. Кроме того, трансальпийское чудо продолжало волновать его воображение.
Поэтому у христианнейшего короля были все причины для попыток приблизиться к папскому престолу и вновь занять твердую позицию в Италии. У папы Климента VII, внебрачного сына Медичи, была племянница (которая в действительности приходилась ему кузиной), Светлейшая герцогиня Екатерина, дочь герцога Урбинского и Мадлены де Ла Тур. Именно на ней Франциск намеревался женить своего младшего сына. Загоревшись идеей смешать кровь Валуа с кровью своих предков, флорентийских аптекарей и банкиров, Климент VII снова примкнул бы к французскому лагерю. Он обещал кардиналу де Грамону, «что выдаст свою племянницу замуж только с согласия короля». Наступило время предложить понтифику настоящий контракт.
У покрытых лепниной стен замка Ане разгорелся настоящий спор. По всей видимости, Брезе не разделял мнения Монморанси, которого приводила в ужас возможность такого мезальянса, а также тревожила предсказуемая гневная реакция императора, но, как бы рьяно престарелый сеньор ни защищал дело единения христианского мира, он не мог не радоваться тому, что его жена станет родственницей герцогини Орлеанской.
Главный распорядитель неохотно уступил. Двадцать четвертого апреля 1531 года был заключен брачный контракт. «Хозяйка дома», как говорил Сенешаль, еще не догадывалась о том, что этот брак сыграет огромную роль в ее жизни.