Диана де Пуатье
Шрифт:
Мужественный и снисходительный перед ликом смерти, он не просил позвать свою подругу. Приближение смерти в одну секунду воздвигло непреодолимое препятствие перед герцогиней, которая, вдали от недоступных отныне королевских покоев, заперлась в своей комнате.
Итак, тот, кто обожал Диану, перед смертью не попрощался с ней. Она не видела Екатерину, находившуюся в тяжелом состоянии, дофина, лежавшего в обмороке; она не приняла участия в интригах, развязавшихся вокруг трона, место на котором печальный супруг Марии Стюарт вскоре должен был оставить вакантным.
Нам ничего не известно о страданиях, что она претерпела за эти десять дней, сбросивших ее с высоты Олимпа, на который она взбиралась столько лет. Должно быть, боль была нестерпимой еще и оттого, что удар казался столь несправедливым и неожиданным. Диана все предвидела, все предусмотрела, кроме того, что копье судьбы на ее глазах сразит служившего ей рыцаря, который был младше ее на двадцать лет, и кинет ее к ногам врагов.
Впрочем, она получила предостережение, как только родилась. Вспомнила ли она тогда о своем гороскопе?
Снежную голову она спасет, Затем золотую голову потеряет…Вспомнила ли она о том, что сказала сама, жалея Джейн Грей: «Бездна там, наверху»?
Вечером 8 июля прибыл посланник королевы и потребовал вернуть драгоценности короны.
— Король умер?
— Нет, Мадам, но все считают, что он не переживет этой ночи.
— Значит, у меня пока нет господина.
Десятого июля 1559 года в один час пополудни Генрих II скончался, что означало ее окончательный крах.
Может быть, ситуация не была бы столь безнадежной годом раньше, когда еще существовала видимость ее дружбы с Екатериной и ее союза с Гизами. Но проявленная ею чрезмерная осторожность теперь лишь облегчала мщение одной и давала повод другим отплатить неблагодарностью. И ведь именно мать молодого короля и дяди королевы завладеют властью!
Первый раз в жизни это высокомерное создание стало искать спасения в смирении. Она отослала драгоценности короны (была также составлена их тщательная опись), попросила прощения у королевы за все нанесенные ей обиды, «передала в ее руки свое имущество и свою жизнь».
Екатерина была в жестоком и искреннем отчаянии, которое, впрочем, не притупило ее способность действовать. Вместо того чтобы оставаться в своей комнате, обитой черной тканью, «не видя ни солнца, ни луны», как того требовал этикет, она незамедлительно отправилась в Лувр в сопровождении новой правящей четы и Гизов. Коннетабль, остававшийся рядом с останками Генриха II, охранять которые входило в его обязанности главного распорядителя, не должен был покидать Турнель.
Герцог де Гиз тотчас же занял покои герцогини де Валентинуа (расположенные рядом с королевской опочивальней), а его брат — комнаты Монморанси. Поэтому дворцовый переворот произошел намного быстрей.
Франциск II, который любил свою мать, боялся и уважал ее, передал ей властные полномочия. Ученица Макиавелли, еще не будучи уверенной в своих силах, поостереглась от того, чтобы принять этот опасный подарок, и благоразумно предпочла уступить первенство Гизам. Это вынудило дядей Марии Стюарт разделить с королевой власть, которой они были полны решимости завладеть.
Было заключено соглашение между лотарингскими принцами и той появившейся практически ко всеобщему изумлению Екатериной Медичи, образ которой сохранится в вечности. В смиренной «флорентийской торговке» уже угадывалась будущая правительница государства, облаченная в полный мрачного величия черный бархат. (Траурные наряды королев были белыми, но Медичи усвоила на примере своей соперницы преимущества, которые черный цвет дает сорокалетним женщинам.)
Екатерина одобрила назначение герцога де Гиза на пост главнокомандующего французской армией и облечение кардинала Лотарингского полномочиями главного министра. Она несказанно обрадовалась тому, что в немилость попал коннетабль, который по приказу Франциска II был «освобожден от всех занимаемых им должностей» и удалился в Шантильи. Государственная печать перешла от Бертрана к Оливье, и Авансон, который к тому моменту уже был финансовым суперинтендантом, покинул свой пост.
Оставалось уладить еще один деликатный для всех вопрос, то есть решить судьбу фаворитки. Герцог д'Омаль попытался вызвать в сердцах Гизов жалость к своей теще, но «кардинал Лотарингский надменно ответил ему, что он должен быть доволен полученным в неравном браке несметным богатством и влиянием, продлившимся несколько лет; а так как сейчас существование этого союза казалось отвратительным и покрывало герцога позором, в интересах знатного дома было мало-помалу избавить людей от воспоминания об этом бесчестии, удалив герцогиню от двора: он предложил ему задуматься о том, что недопустимо было оставить ее здесь, так как это нанесло бы оскорбление королеве-матери, что нужно обязательно все устроить; и что он должен был сохранять и укреплять честными делами величие, которым он постыдным образом был обязан любовнице, ставшей известной в эпоху последнего правления…»
В это жестокое время никто бы не удивился, если бы богиню лишили ее владений, изгнали, бросили в Бастилию и незаметно умертвили. Флорентийка, конечно же, не погнушалась бы ни одной из этих мер, но она «предпочла остаться верной одному из своих охранительных талисманов, на голубом фоне которого была изображена звезда, окруженная змеей, которая кусает себя за хвост, волшебной змеей, знаком Сатурна, и начертан девиз: Fato prudentia major («Знание побеждает рок»). Диана, попавшая в немилость, была все так же опасна. Было бы гораздо мудрее не доводить ее до отчаяния». 164
164
Jean H'eritier.
С другой стороны, Гизы должны были позаботиться о том, чтобы сохранить огромное наследство в их доме.
В конце концов оказалось, что единственным наказанием, которому подверглась герцогиня, стало унижение.
Диана в своих покоях ожидала приговора. Кто же пришел, чтобы объявить его? Тот, кого она любила, как сына, тот, который был для нее едва ли не чичисбеем, галантный маленький архиепископ, недавно ставший благодаря ей в двадцать три года кардиналом и самым богатым прелатом в Европе.
Некогда они вместе следили за агонией Франциска I. Сейчас же, в нескольких шагах от бездыханного тела Генриха II, протеже дал отставку своей покровительнице.
Карл Лотарингский не слишком бережно обошелся с поверженной Охотницей. Принцы, которые были потомками Карла Великого, претерпели унижение, вступив в союз с королевской сожительницей. Поэтому госпоже де Валентинуа не стоило хвалиться этим, чтобы избежать возмещения оскорбления, нанесенного ею королеве-матери. Впрочем, Ее Величество не хотела более ее видеть. Диана, так же, как и герцогиня Бульонская, лишилась доступа ко двору. В остальном вдова Великого Сенешаля могла спокойно наслаждаться своими благами. Ей оставалось лишь кусать губы и вздыхать.