Диана, Купидон и Командор
Шрифт:
– Диана, – тонким и дрожащим голосом произнесла мама, – Диана, скажи своему деду, что если эта особа перейдет порог этого дома, мы втроем немедленно вернемся в Лоссай.
«В Лоссай? Куда именно? И на какие деньги?» – затаив дыхание, пронеслось в голове у Дианы.
– Скатертью дорожка! – прогремел дед, не переставая жевать.
Дзелия дала ему пинок под столом – невоспитанно говорить с полным ртом. Неужели в своем возрасте Командор все еще этому не научился? Или это влияние плохой компании?
Галинуча, смущенно покашливая, показалась в двери:
– Жареная рыба готова. Она стынет. Можно подавать на стол?
Часть четвертая
Глава первая,
в которой Тереза узнает множество новостей
Серрата, вилла «Верблюд»
12 НОЯБРЯ
Дорогая Тереза,
прости, что я целую неделю не отвечала на твое письмо. И ни в коем случае не думай, что я о тебе забыла или что ты уже не так дорога мне, как раньше. Просто случилось столько всего, что я совершенно не могла найти времени, чтобы сесть и спокойно написать тебе. Хорошо хоть, сегодня у меня есть время – ведь сегодня воскресенье и я уже все утро просидела за уроками.
Первая
Тетя Ондина объяснила Элизе, что в животе у женщин есть еще один орган, что-то вроде эластичного растягивающегося мешочка, и ребенок до самого его рождения находится именно в нем, отдельно от всего остального.
Когда девочка становится достаточно взрослой, чтобы иметь детей, этот мешочек, он называется матка, каждый месяц готовится к возможной беременности. Внутри появляется что-то вроде мягкой подкладки, наполненной кровью, потому что ребенок, пока он в животе и не может нормально есть, питается через кровь матери. Так что, если девушка забеременеет, то место для малыша уже готово. А если нет, то организм должен избавиться от подготовленной крови до следующего месяца, когда в матке образуется свежая кровяная подкладка. И кровь постепенно выливается наружу через отверстие между ног, рядом с тем, откуда выходит пипи. И необходимо подкладывать подгузники, чтобы кровь не капала на землю, и менять их каждый раз, когда они наполняются кровью. Все это длится дня четыре и на научном языке называется «менструация», но люди ужасно этого стесняются и поэтому придумали кучу глупых названий типа «красные гости» и тому подобное. Опасности умереть от кровоизлияния нет никакой, потому что крови выходит всего стакана два, ну три, не больше, и наш организм немедленно восполняет эту потерю.
Тетя Элизы говорит, что это не больно и что можно спокойно заниматься гимнастикой, и ездить на велосипеде, и мыть ноги, и все такое. Просто нужно подмываться несколько раз в день. Самое страшное, что может случиться, это небольшая боль в животе, но совсем немного, как когда бывает диарея.
Так что, если, конечно, ты не ждешь ребенка, после первого раза это случается каждый месяц и до самой старости.
Еще она сказала, что это не происходит совсем уж неожиданно и что уже за несколько месяцев можно понять, что у девочки скоро начнутся менструации. Это может заметить докторша, которая проверяет тебя на медосмотре, или учительница по физкультуре, или мать, если она, конечно, достаточно внимательна. Она сказала Элизе быть спокойной, что в этом году у нее еще ничего такого не случится и что она предупредит ее вовремя. Элиза великодушно попросила ее предупредить и нас тоже: меня, Приску, Розальбу… но тетя ответила ей, что нас она не так хорошо знает, как ее, но что нам тоже не стоит беспокоиться, поскольку об этом наверняка позаботятся наши мамы. Я лично не особенно в этом уверена. Моей матери не нравится говорить о таких вещах, и если бы она знала, что я расписываю тебе все это в подробностях, то накричала бы на меня, сказав, что я бесстыжая. Может, она и права. Но ведь мы поклялись рассказывать друг другу все, когда кто-то из нас раскроет эту тайну. Если тебе вдруг сказали что-то другое, обязательно напиши мне. Хотя, думаю, что Элизиной тете Ондине можно доверять.
Вторая новость: я разругалась с Галинучей. То есть, если уж говорить прямо, это она рассердилась на меня за то, что я передумала стричь волосы. Она сказала, что я глупая и что не умею пользоваться моментом, и это после всех усилий, чтобы уговорить маму. И что ей надоело постоянно меня причесывать. Что я уже достаточно большая, чтобы сама заплетать себе косы, если они мне так нравятся. Я уже пробовала, только у меня никак не выходит ровный пробор, особенно сзади, и мама сердится: «Она не может выходить в таком виде на улицу!» Теперь Галинуча вечно в таком плохом настроении, когда меня расчесывает, и вместо того, чтобы распутывать узлы, дергает их до боли, а теперь еще и взялась мне угрожать: «Вот войду в твою комнату, когда спишь, и проснешься лысой, как арбуз!»
Третья новость: синьора Мунафо заболела и ее замещает совсем молоденькая учительница, которая заваливает нас домашними заданиями.
Но об этом я расскажу тебе в следующий раз.
Самой главной новостью было и остается намерение Командора жениться. И тогда, ты только подумай, если он и в самом деле сдержит свое слово, как заявил нам всем в прошлое воскресенье, то эта хитрая швея, эта Мессалина, станет моей бабушкой. Я ни разу ее не видела, но если она вдова и в придачу сорокалетняя, то наверняка уже старая. Тетя Офелия говорит, будто в этом возрасте еще есть опасность, что родится ребенок, однако я думаю, это невозможно. Сорок лет – это слишком много. И потом, было бы ужасно смешно иметь новорожденного дядю, но какая же в этом опасность? Что плохого может сделать кому-то маленький ребенок?
Но тетя Офелия именно так и сказала: «Есть опасность» – и была при этом ужасно озабочена. Я еще подумала, что может ей приснился сон, как королю Приаму, помнишь, перед рождением Париса, и в этом сне говорилось, будто этот ребенок принесет гибель городу, и это потому его бросили без еды и ухода, чтобы он умер, а Парис вместо этого стал пастухом на горе Ида.
Может, у тети Офелии есть какие-то свои причины для беспокойства, но, если она ни слова о них не говорит, откуда мне об этом знать?
Я ни с кем не могу говорить на эту тему. Разве что с Дзелией, правда, она еще слишком мала и разговоры с ней не приносят никакого удовольствия.
Мама вызвала вчера нас с Дзелией к себе в комнату и торжественным тоном запретила говорить с кем бы то ни было о предстоящей женитьбе Командора, особенно вне дома. И если вдруг кто-то вздумает задать нам вопрос на этот счет, то мы должны отвечать, что в этом нет ни толики правды, лишь сплетни и слухи. Мы не можем говорить даже с Галинучей и другими служанками. Она заставила нас поклясться. И ни в коем случае не обсуждать эту тему за столом, даже если ОН сам ее затронет.
Но сами взрослые хоть и тайком, но ни о чем другом не говорят. Мама стала ближайшей подругой обеих теть, и они постоянно строят какие-то планы на нижних этажах. Я спросила у нее, знает ли кто-то из домашних эту вдову, видел ли ее кто-то хоть раз. Несмотря на старость она, наверное, ужасно красива, если смогла вскружить голову самому Командору, который обычно не поддается ничьему влиянию. Но мама лишь бросила в ответ:
– Неужели ты думаешь, что нас это интересует!
Но я все же считаю, что им не терпится увидеть ее собственными глазами, особенно дяде Туллио. Странно, что они все еще не отправились подглядеть за ней тайком в швейную мастерскую театра. Галинуча считает, что они не идут на это из гордости, потому что тем самым показали бы, что придают ей слишком много значения.
Позавчера все мы немного испугались, поскольку тетя Лилиана от горя из-за предстоящей женитьбы вдруг почувствовала себя плохо: сначала ее стошнило, потом она даже упала в обморок, и нам пришлось вызывать доктора, который прописал ей успокоительное.
У Сильваны позавчера тоже случился нервный срыв, но в обморок она не падала. Только кричала, рыдая во весь голос, что стыдится выходить из дома и что дядя Туллио должен сделать все, что угодно, чтобы помешать этой свадьбе, не то она умрет. Я как раз была у них и сказала, что мне это кажется слишком уж большой крайностью: в конце концов это ведь не она выходит замуж за швею, а Командор, и если ему это так нравится…
Но Сильвана накричала на меня, что я ничего не понимаю, и даже залепила мне пощечину (я не дала ей сдачи лишь потому, что она была больна, или притворялась больной…)
Если честно, то я до сих пор не понимаю, чего они все так суетятся из-за этой свадьбы. Им-то какое дело?
Я уже писала тебе, что Командор нисколько мне не нравится. Но тут я не могу за него не заступиться: я на его месте тоже разозлилась бы. Если бы кто-то хоть попытался разлучить меня с Кочисом, я превратилась бы в разъяренного тигра. Кстати, в прошлый вторник я повесила у себя в комнате афишу фильма с его портретом, как раз перед кроватью. Теперь последнее, что я вижу перед сном, и первое по пробуждении – это его лицо. И, если немного вытянусь, могу даже погладить его по щеке пальцами ног. Кочис на этой афише просто бесподобен, с легкой и ироничной улыбкой, как когда в фильме он говорит Тому: «Это шутка».
На следующий день в школе Карлотта Тоньоло, соседка по парте Приски Пунтони, дала мне наклейку с фотографией Джеффа Чендлера. То есть не просто дала, а обменяла на целых три, которых ей не хватало для ее альбома: Расс Тэмблин, тот, с рыжими волосами, Джун Эллисон и Таб Хантер. Ну и ладно, у меня их все равно было по две.
Из этой маленькой фотографии я сделала нечто вроде крошечного алтаря в парте: окружила ее микроскопическими цветочками, которые нашла в траве, а Марчелла Орсо помогла мне соорудить из серебристой фольги от конфет настоящую рамочку для фото и крошечный канделябр.
Конечно же, все держалось в страшной тайне, ведь если это увидят мальчишки или какая-нибудь сплетница вроде Звевы Лопес или Лучаны Кальвизи, то задразнят меня до смерти или, что еще хуже, наябедничают учителям.
Ты скажешь мне, что это рискованно уже потому, что я сижу за партой с мальчиком. Но Лоренцо Паломбо вечно витает в облаках и никогда ничего не замечает. К тому же я кладу сверху смятый носовой платок, так что, даже если кто-то случайно поднимет крышку парты, то ничего не поймет.
Делаете ли вы в школе такие мини-алтари? Приска соорудила себе один из замечательного рисунка Розальбы, на котором изображены умершие Ахилл и Патрокл, с золотыми волосами из конфетной фольги и венками из засушенных фиалок. Приска каждый день читает для них «Покой вечный даруй».
Не могла бы ты нарисовать для меня Кочиса по моему описанию? Или, может, тебе попадется в журнале фотография Джеффа Чендлера и ты сможешь срисовать с нее. Мне бы так хотелось сделать себе закладку для книг с его портретом.
Ой, как поздно! Уже время ужинать. А я еще столько хотела тебе рассказать… Ну ничего, оставлю на следующий раз. Я отправлю тебе это письмо завтра по дороге в школу.
Спокойной ночи, Тереза.
Целую тебя крепко-крепко, твоя
Глава вторая,
в которой наша героиня сталкивается с угрозами и сплетнями
На следующий день, когда Диана бегом неслась по лестнице, потому что Галинуча, как всегда, тянула до последнего с ее косами и задержала в ванной, она со всего размаху врезалась в Сильвану, которая тоже, сонная и, как всегда, надутая, выходила из дома.
– Извини, – на бегу бросила Диана.
– Смотри, куда идешь, очкашка! – огрызнулась кузина, схватив ее за руку. – Что, даже с этими фарами ничего не видишь? – тут она увидела, что в руке Диана сжимала конверт с наклеенной уже маркой. – Вы, там наверху, только и делаете, что отправляете письма, – язвительно протянула она. – Это, должно быть, наследственное. Или ожидаете от Почтового бюро награды за преданность?
Диана ничего не ответила. У нее не было на это ни времени, не желания. Хотя, если честно, слова «вы, там наверху» пробудили ее любопытство. Это кто это «вы»? Насколько она знала, никто из их прислуги не получал регулярной корреспонденции, Дзелия тоже исключалась. Мама писала друзьям и родным из Лоссая лишь по праздникам. Может, Командор? Но зачем ему писать письма, если «переулочная Цирцея» работала в мастерской театра, где они виделись каждый день. (К тому же тетя Офелия говорила, что «эта интриганка» была по-настоящему примитивным существом без образования, чуть ли не безграмотная.)
Но даже если Диана и не опаздывала бы в этот момент в школу, она ни за что не доставила бы Сильване удовольствия, спросив, кого именно та имела в виду.
Но Сильвана еще не закончила. Ухмыляясь, она вырвала конверт из руки Дианы и помахала им у нее под носом.
– Ну, и кому мы пишем в этот раз?
– Моей подруге из Лоссая.
– И кто же это такая? Как ее зовут?
– Тереза. Ты ее не знаешь.
– И что же ты написала ей, Четырехглазая?
Диана, возмущенная, попыталась отобрать у нее письмо, но Сильвана вытянула руку высоко к лампе.
– Тебя это не касается. Отдай! – И Диана, подпрыгнув, выхватила конверт из руки кузины. Тогда Сильвана загородила собой входную дверь.
– Эй, послушай-ка, сплетница. Надеюсь, ты не разболтала ей наши семейные дела?
– Я могу писать своим подругам все что хочу.
– Ну уж нет. Нечего выносить сор из избы. Некоторые вещи при чужих не обсуждаются. Смотри, Четырехглазая, я не шучу. Если я только узнаю, что ты говорила с кем-то об этой позорной интрижке, я живьем сдеру с тебя шкуру. – Сильвана схватила ее за плечи и прижала к стене. – Повторяю, я не шучу. Город у нас маленький, и народ шепчется за каждой спиной. Вот почему грязное белье лучше стирать в собственном доме. Тебя что, мамочка этому не научила? Или тебе хочется снова устроить цирк, как когда сбежал твой воришка отчим и над нами смеялась вся Серрата? Даже нет, вся Серрата и Лоссай.
От гнева у Дианы чуть не выступили на глазах слезы. Очки уже запотели.
– Да какое дело Терезе до помолвки Командора! – яростно соврала она.
– И не смей говорить о помолвке! Это я помолвлена! А у деда просто грязная интрижка, мерзопакостная и низкая! Старик свихнулся, дал обвести себя вокруг пальца этой подлой интриганке и всех нас обольет грязью, если его кто-то не остановит!
Тут Диана вспомнила, что на первом уроке у них будет новая учительница. Не стоило настраивать ее против себя, как это уже случилось с Мунафо, влетая в класс после последнего звонка.
– Да ничего я об этом не писала, – снова солгала она, желая положить конец этой дискуссии.
– Поклянись! Давай, давай говори: чтоб засохли мои глаза!
– Клянусь, клянусь! – выйдя из себя прокричала Диана, на всякий случай скрестив пальцы за спиной. Только тогда Сильвана отпустила ее, и Диана помчалась в школу.
Надо же, какая наглая! Теперь, когда по ее вине Диане пришлось ложно клясться, без исповеди было не обойтись. Хотя, если думать, как Галинуча, то исповедь и так уже ждала ее, после того как она нарушила свое обещание матери еще до того, как дала его.