Дикая Бара
Шрифт:
— Да что говорить о том, где я буду ночевать — там ли, тут ли, я и на камне усну спокойно, вот отцу похуже, куда ему деваться, коль он теперь уже не пастух. А отцу без стада не жить, за столько лет он привык к нему, умрет он у меня. Уладьте это дело как-нибудь, ваше преподобие.
Все удивлялись, откуда девушка набралась храбрости, и были уверены, что это у нее неспроста и что Бара не такая, как другие люди.
«Небось к вечеру перестанет петушиться!» — думали многие, но ошиблись. Бара была печальна лишь до тех пор, пока не узнала, что деревня вернула Якубу право пасти скот, отдала ему свое стадо, чему посодействовал пан священник.
После обеда, когда пан священник дремал, а панна Пепинка от ночного переполоха тоже клевала носом, Элшка прокралась из своей комнаты вниз к Баре.
Заплаканная, перепуганная, она порывисто обняла Бару и снова залилась слезами.
— Да ну, перестаньте, — успокаивала ее Бара, — теперь уже этот сверчок к вам больше не явится. Нужно совершенно потерять совесть, чтобы прийти опять, а все остальное уладится.
— Но ведь тебе, бедняжке, сегодня ночевать на кладбище, я же покоя себе не найду!
— Э-э, не обращайте на это внимания. Я не раз спала у самого кладбища, оно и днем и ночью у меня под носом. Вы спите спокойно! Передайте, пожалуйста, отцу, пусть он обо мне зря не тревожится да привяжет на ночь Лишая, чтобы он не пошел со мной. А завтра я вам расскажу про всю эту заваруху и про то, как я на управляющего страху нагнала, вы долго будете смеяться. Может, вы скоро получите весточку от пана Гинека. А если, Элшка, вы уедете отсюда, меня не оставите здесь? — с грустью спросила ее Бара.
Элшка стиснула ее руку и прошептала:
— Ты же мне родная! — И тихонько вышла. Бара стала напевать и успокоилась.
Когда уже достаточно стемнело, пришли Влчек и ночной сторож, чтобы отвести Бару на кладбище. Панна Пепинка подмигнула ей — повинись, мол, перед паном священником, — хотела замолвить за нее слово, но Бара сделала вид, что не понимает намеков. А когда пан священник сам сказал, что наказание можно было бы и отменить, попроси Бара прощения, она упрямо тряхнула головой и сказала:
— Коль уж вы изволили решить, что я достойна наказания, так я и понесу его! — и последовала за провожатыми.
Люди выбегали на улицу, многие жалели ее, но Бара ни на кого не обращала внимания и весело шагала на кладбище, которое находилось у самого леса неподалеку от общинного выгона.
На кладбище провожатые отперли маленькую каморку в часовне, где хранились метлы да погребальные носилки, сказали ей: «Храни тебя господь!» и отправились по домам.
В каморке было маленькое, с ладонь величиной, окошко, из которого виднелись долина и лес. Бара встала у этого окошка и долго-долго смотрела вдаль. Видимо, печальны были проносившиеся в ее голове мысли, потому что слезы одна за другой капали из красивых ее глаз на смуглые щеки.
Все выше всходил месяц, в окнах домов один за другим гасли огни, вокруг стихало. На могилы ложились тени высоких пихт, росших у кладбищенской ограды, над долиной поднимался легкий туман. Лишь собачий вой и лай нарушали ночную тишину.
Бара смотрела на могилу матери, вспоминала свое сиротское детство, ненависть и презрение людей к ней, и впервые ей стало тяжко от всего этого, и впервые в голову ей пришла мысль: «Хоть так, мама, я с тобой рядышком полежу!» За этой мыслью родилась следующая, в мыслях этих картины сменяли одна другую: вот ей кажется, что она обнимает красавицу Элшку, а на лесную тропинку воображение ее вызвало высокого, широкоплечего человека с решительным лицом в костюме охотника. Но в конце концов она отвернулась от окошка, молча покачала головой и, прикрывая лицо руками, с глубоким вздохом опустилась на пол, заплакала и стала молиться.
Успокоившись наконец, она поднялась и собиралась уже лечь на погребальные носилки, как вдруг под окошком залаял пес и громкий голос окликнул ее:
— Бара! Спишь?
Это были Якуб и Лишай.
— Не сплю, отец, но скоро усну. Ты зачем сюда пришел? Я не боюсь.
— Вот и хорошо, дочка, спи там, а я буду спать здесь, ночь ведь теплая. Отец с Лишаем улеглись под окошком и спокойно проспали до самого утра.
Утром, едва начало светать, из лесу вышел человек в костюме охотника. Якуб довольно часто встречал его раньше в лесу и в долине, но не знал, кто он.
— Что вы тут делаете, Якуб? — подойдя к нему, спросил охотник.
— Да тут вот, уважаемый пан, мою дочку заперли на ночь, ну, я, конечно, не смог дома оставаться.
— Бару? А что случилось? — спросил удивленный охотник. Якуб кратко рассказал обо всем.
Охотник разразился проклятьями. Потом сорвал с плеча ружье, повесил его на дерево, быстро перелез через кладбищенскую ограду и, выбив сильным ударом плеча дверь часовни, предстал перед Барой, которая от шума проснулась. Увидев охотника, она решила, что это сон, но, услышав его голос, удивилась тому, как он сюда попал, и от растерянности даже не ответила ему, когда он поздоровался.
— Ты не удивляйся, Бара, что я так ворвался. Иду мимо, вижу твоего отца, от него узнаю, что с тобой происходит. Меня рассердило, что тебя тут заперли. Выходи же из этой покойницкой, — сказал охотник и взял Бару за руку.
— Нет... я останусь здесь до тех пор, пока за мной не придут... а то скажут, что я сбежала. Да и не так уж плохо мне здесь, — ответила Бара, легонько вынимая свою руку из руки охотника.
— Тогда я позову отца, и мы побудем здесь оба, — сказал охотник и кликнул Якуба через ограду. Якуб перелез через нее и направился к Баре, а Лишай от радости просто не знал, куда себя девать.
Увидев, на чем Бара спала, Якуб чуть не заплакал и, чтобы скрыть слезы, ушел на могилу жены.
Охотник присел на носилки. Бара играла с Лишаем, но при этом видела, как охотник неотступно за нею наблюдает. Девушка краснела и бледнела, а сердце ее билось сильнее, чем ночью, когда она одна-одинешенька была в часовне.
— А что, разве в деревне нет никого, кроме отца, кто бы к тебе сюда заглянул? — спросил немного погодя охотник.
— Кроме Элшки и отца — никого. Отец вот пришел, а Элшка прийти не может, и больше у меня никого нет, кто бы меня так любил. И еще ты, правда? — сказала она, глядя в глаза псу. — Да и к кладбищу никто не осмеливается приближаться, — добавила она.