Дикая энергия. Лана
Шрифт:
Изнутри, из черной щели, веет теплым воздухом. Пахнет железом и разогретой изоляцией.
— Я останусь с вами, — говорю вслух. — Не могу теперь вернуться. Не могу смотреть им в глаза… Зачем я уцелела, скажи?!
Головач не отвечает. Я вспоминаю его слова: «…можно будет войти, Лана, и вонзить клинок в Сердце Завода. Что-то мне подсказывает, что оно мягкое, его можно проткнуть…»
Да он же держит для меня дверь!
Головач даже после смерти помогает мне и подсказывает дорогу. Ну конечно, вот для чего я осталась в живых. Вот для чего Головач умер, удерживая
Снимаю с пояса Головача его знаменитый широкий нож. Мысленно благодарю.
Оглядываюсь. Вороны опять слетелись, опять пируют. Мне бы похоронить погибших…
Но Головач держит дверь. И щель — теперь я это ясно вижу — становится меньше с каждой секундой.
Сжав зубы, молча попросив у ребят прощения, снова оборачиваюсь к Заводу. Из черного нутра веет теплом, и вдруг я понимаю, что не войду туда. Внутрь Завода. По своей воле — не войду.
Отступаю на несколько шагов. Опять оглядываюсь. Я должна похоронить их, потом вернуться в поселок и, глядя в глаза их матерям, сказать…
Нет!
Шагаю к воротам. Бережно, как могу, оттаскиваю от проема тело Головача. И, не давая себе времени на раздумья, протискиваюсь внутрь, в черноту.
Внутри не темно. Откуда-то пробивается красноватый свет. Оглядываюсь на дверь: она закрывается. Будто ворон взмахнул крылом: хлоп — и нету щели. Мои мертвые друзья, Головач — все остались снаружи.
Преодолевая страх, по-волчьи скалю зубы. Здесь, в этой душной полутьме, бьется Сердце Завода. Я должна найти его и проткнуть. Тогда их гибель будет не напрасной.
И, выставив перед собой нож, иду туда, откуда дует горячий ветер.
Ветер становится сильнее. Воздух очень сухой, начинают слезиться глаза. Все ощутимее подрагивает пол. Теперь я слышу — ощущаю всей кожей — вибрацию стен и потолка. Волосы шевелятся на голове: это первобытный страх перед сотрясением почвы.
Я считаю шаги. Успеваю досчитать до трехсот семидесяти двух и вижу впереди, в полутьме, источник ветра. Это вентилятор с лопастями в человеческий рост. Он работает, видно, вполсилы. В проемы между вращающимися лопастями пробиваются, как лоскуты, обрывки плотного желтого тумана. Ветер несет их мне навстречу, они тают, не успев долететь до моего лица.
Я отступаю. Потом подхожу ближе. За вентилятором — еще один коридор, до половины залитый желтым туманом.
Лопасти рубят воздух. Они не похожи на лопасти ветряков в городе — красивее, сложнее. И ритмичнее, потому что в городе ветер то налетает, то слабеет, а этот вентилятор крутится с постоянной скоростью.
Возможно, при попытке пробраться на ту сторону лопасть перерубит меня пополам. А возможно…
Ритм простой. Нужно только уловить его. Раз, два, три, четыре…
В такие моменты важно не думать — только слушать ритм. Я сильно отталкиваюсь от бетонного пола и прыгаю. На мгновение оказываюсь частью общего колеса, еще одной лопастью. Ввинчиваюсь в крохотное пространство между двумя смертями,
Моя голова поднимается над туманом. Я вижу только желтую колеблющуюся поверхность и над ней — потолок, ржавый, в известковых сосульках. Коридор заканчивается через десять шагов, и нет ни боковых ходов, ни дверей.
Тупик?
Набрав сухого горячего воздуха, снова ныряю в туман. Ложусь на живот, пытаясь увидеть, что там внизу, под решеткой. Там движение и тусклый свет. Сгустки тумана в тумане ходят, как волны, закручиваются воронками в почти полной тишине.
Жаль, что я не осталась под небом, рядом со своими. Там только мертвые и вороны, но там не так страшно.
Выстукиваю ритм — по решетке, лезвием ножа. Звук глухой и неприятный, но ритм напоминает, кто я и зачем сюда пришла. Продвигаюсь вперед, в тумане, на четвереньках, ощупываю стены. Решетку не проломить — каждый прут в палец толщиной, и они переплетены, как нити в хорошей мешковине. Значит, надо искать выход…
И я нахожу выход. Это узкая труба, ведущая вертикально вниз. Из трубы толчками идет желтый туман. Я приноровилась им дышать, но от него высыхает гортань и наворачиваются слезы.
Откручиваю деревянную пуговицу от рубашки и бросаю вниз. Слышу звонкий удар — как будто пуговица упала на барабан.
Страшно не хочется лезть в эту трубу. Сижу, ослепшая в тумане, держусь за решетку пола и вспоминаю энергетическое шоу. Вспоминаю, как мы летали с Алексом… как мы с Ярым призывали весну. От этого делается так горько, что я плачу. Затыкаю нож за пояс и, спустив сначала ноги, ныряю в трубу — сперва приходится, растопырившись, держаться за ржавые стенки локтями, ступнями и коленями, но потом труба становится поуже, и я спускаюсь по ней почти без усилий.
А потом застреваю. Не могу сдвинуться ни вверх, ни вниз. Не могу даже как следует наполнить легкие, хотя бы желтым туманом. Это длинная, жуткая минута — чувствую себя как человек, которого похоронили живьем.
Во рту — железный привкус. На губах — кровь. Пот льется по спине, по вискам, по лбу, заливает глаза. Я буду долго и страшно умирать здесь, одна, в темноте…
Никогда — ни перед лицом энергоконтролера, ни на крыше небоскреба, ни в поединках — мне не требовалось столько мужества, сколько понадобилось сейчас для того, чтобы перестать биться в панике. Чтобы просто расслабиться, отдохнуть и подумать, что делать дальше.
Вверх двигаться не могу — значит, надо спускаться. Надо найти способ просочиться в эту проклятую трубу. Она не может быть бесконечной! Она даже не может быть очень длинной — я же слышала, как упала пуговица, дно где-то рядом!
И тут же приходит другая мысль: а если там нет выхода? Если труба просто заткнута пробкой?
Новый приступ паники. Я задыхаюсь, на губах выступает пена. Может быть, именно так, загнав человека в трубу, Завод и отнимает у него энергию, силу жить — всю, до остатка?!