Дикая кошка
Шрифт:
– Живой живое и гадает! – проворчал недовольным голосом Перикко.
Потом, вероятно для того, чтобы рассеять свое беспокойство, почтенный слуга начал громко насвистывать саямбукка.
Разговор, который мы только что передали, велся шепотом; но несмотря и на эту предосторожность, проводник несколько поворачивал с неудовольствием голову; но при странном свисте Перикко он с гневом воскликнул и, быстро поворотивши лошадь галопом, приблизился к слуге и без церемонии зажал ему рукой рот.
– Ох! Брат мой сошел с ума; не хочет ли он накликать на свои следы проклятых пуэльчесов?
– Долой лапы, красный человек! – крикнул Перикко, внезапно освободившись от руки, зажавшей его рот. – Ах! В ваших льяно нельзя даже и свистнуть, да будут они прокляты.
– Индейцы видят везде, даже в такой чаще, – сказал тот поучительно, указывая на лес.
– Гм! – проворчал Перикко. – Я слыхал пословицу, что даже и стены имеют уши, но не слыхал, чтобы деревья имели глаза!
– Седина в голову, а бес в ребро, – проворчал индеец, отправляясь обратно на свой пост впереди путешественников.
– Может быть, мой милый, – сказал старый слуга про себя, – будь покоен, я не спущу с тебя глаз!
– Ну, ну, Перикко, – шепнул молодой человек, – замолчи; тебе известно, что данное мне поручение требует величайшей осторожности, не ссорь меня с этим индейцем: это было бы дурное начало перед его соотечественниками, которых напротив я обязан всеми средствами расположить в нашу пользу.
На эти примирительные слова своего барина Перикко ответил только покачиванием головой и неодобрительным мычанием, и три путешественника продолжали безмолвно продвигаться вперед, все более и более углубляясь по извилистой тропинке, которая пролегала но берегу Рио-Вермейо.
Луна совершила уже четверть своего пути, и голубая чайка уже в третий раз жалобно прокричала, когда два испанца в сопровождении своего мрачного проводника вошли в широкую прогалину, расположенную на вершине этих бесчисленных горок, рассеянных по прерии, с которых путешественник, благодаря прозрачности воздуха, мог обозревать на много миль пространства льяно.
Торжественная тишина, по временам нарушаемая глухим ревом диких зверей, казалось, тяготела над этой дикой и первородной природой; по временам зеленые верхушки деревьев медленно наклонялись, как будто бы таинственное дуновение заставляло их; было что-то поразительное и ужасное в величественном виде, который представляла прерия ночью под этим небом, усеянным звездами, которые сияли как изумруды в этой высокой и страшной беспредельности, где слышен один только глас Божий!
Полковник дон Дьего де Л ара, молодой и энергичный энтузиаст, чувствовал, как по его телу пробегала дрожь; он испытывал невыразимое умиротворение, осматривая эту пустыню, неизведанная глубина которой скрывала от него столько необъяснимых тайн и открывала ему во всем его значении и всемогуществе величие Божие.
Невольно он погрузился в какой-то созерцательный экстаз, из которого его только с большим трудом мог извлечь хриплый и гортанный голос проводника.
– Оях!.. – сказал индеец, хватаясь за узду его лошади. – Мой бледнолицый брат спит или же ему явился вдруг Арескуи [8] , что он ничего не видит и не слышит?
8
Бог.
– Чего хочет мой брат? – ответил молодой человек, сделав над собою усилие и очнувшись. – Уши мои открыты!
– Мы на охотничьей территории техуэлей, сюда брат мой приказал привести себя.
– Онондюре воин, – ответил индеец с торжественной улыбкой, – все тропинки прерии ему известны.
– Но мы здесь одни, и брат мой краснокожий обязался представить меня великому техюэльскому предводителю апоульменов из племени Большого Зайца, именно того самого, которого молюхосы называют Овициата.
– Сказал ли я это? – ответил индеец, бросивши вокруг себя удивленный взгляд. – Кто может знать, где теперь находится великий техюэльский вождь? Мой брат ошибается, я не мог этого сказать ему!..
– С вашего позволения, господин полковник, – перебил его Перрико, – этот дикарь мне кажется плутом, будем осторожнее.
– С какой целью изменяет он нам? – ответил дон Дьего.
– Эх! Кто же может угадать мысли этих дикарей? – сказал старый слуга, покачивая головой.
– Как бы там ни было, мы оба отважны и хорошо вооружены; нам легко будет отделаться от этого индейца, если его намерения враждебны.
– Наконец-то, слава Богу, вы поверили мне.
В то время как оба испанца обменивались этими несколькими словами, туземец сошел с лошади, разнуздал свою лошадь и беспечно улегся на земле.
– Эх! – шепнул Перрико. – Этот человек притворяется слишком спокойным и вероятно для того, чтобы провести нас; поверьте, полковник, что с него не следует спускать глаз.
– Хорошо, – ответил дон Дьего, – но во всяком случае мне кажется, что мы поступим хорошо, если последуем его примеру и отдохнем несколько часов.
Сказавши это, он легко соскочил на землю; Перрико последовал его примеру.
Тотчас же они расседлали своих лошадей и разостлали свои чилийские седла на земле.
Онондюре смотрел, устремив на них свои рыжие глаза, которые сверкали во мраке как глаза дикого зверя.
– Так как мой брат не знает, где отыскать альпоульмена де техюаль, – сказал дон Дьего, – и так как в настоящее время ночь темна, то мы останемся здесь и быть может, когда солнце осветит прерию, мой брат будет счастливее и будет в состоянии отыскать следы, которых он не может видеть.
– Хорошо! – ответил индеец, – на рассвете мы пойдем по охотничьей тропе.
– Пусть будет так, – сказал испанец, – и да ниспошлет моему брату Святой Дух спокойный сон.
– Прекрасно, – прошептал индеец с иронической улыбкой, скользнувшей во второй раз по тонким губам, – все зависит от Бога.
И не говоря ничего более, краснокожий повернулся и закрыл глаза, с притворным или действительным намерением заснуть.
Посмотревши на него с негодованием, полковник, вероятно отчаявшись прочесть на невозмутимом лице дикаря зловещее намерение его, тихими шагами возвратился и подошел к тому месту, на котором Перикко разостлал бараньи кожи и ponchos, род одеял, предназначенных для постели, решившись в душе тщательно наблюдать за всеми движениями и малейшими жестами своего проводника; потому что необыкновенное поведение этого человека, его двусмысленные ответы в высшей степени пробудили его недоверие, а ему не хотелось, чтобы важные интересы, которые были ему поручены, не удались по его вине.